Два дня до солнца
Шрифт:
– А хозяин добрый и щедрый?
– поддевает меня он.
– А то…
Некоторое время мы едим. Но пиво всё же действует как надо и потихоньку развязывает языки.
Лампу мы давно погасили. Луна и звезды светят так, что можно увидеть и очертания его профиля, и стаканы, и почувствовать, как замирает воздух, когда наши взгляды случайно встречаются.
– Что… там?
– осторожно спрашиваю я.
И тут же понимаю, что сформулировал вопрос до ужаса по-дурацки, надо всё прояснить. Но Дан понимает и так.
– Там ничего
– Ты как персонаж книги, который ждёт, когда кто-то начнет листать страницы твоей истории и вызовет к жизни. Тебя просто нет, только призрак воспоминания. Всё, когда-либо созданное в этом мире, уходит в небытие, чтобы однажды…
– Снова вернуться, - произношу я, внимательно глядя на него.
– Только немного иными. Именно поэтому мне запретили создавать тебя.
Дан внезапно начинает смеяться:
– Могу представить, что получилось бы. С твоей необузданной фантазией…
– Это комплимент и оскорбление?
– деловито уточняю я.
В ответ воистину кошачье фырканье, а потом резкий «отъем» моего пива.
– Я подумаю, - всё же отвечает он.
– Попробуем развить эту тему в книге.
– А у тебя что-то начато?
– с искренним интересом спрашиваю я.
– Нет, - безмятежно отвечает Дан.
– Я не бросаю ничего на полпути, поэтому завершил всё перед тем, как связаться с тобой.
– Вот теперь точно оскорбление.
– Не умничай. Так вот, я говорю про новую соавторскую книгу. Там и пропишем.
Я теряю дар речи. Могу только хватать ртом воздух, смотреть на него и пытаться вспомнить, как дышать.
– Ты про общую книгу?
– А что тут такого?
– невозмутимо отвечает он.
– Материала тут больше, чем нужно. Так что всё в самый раз.
Я задумываюсь. Соавторство - это… это же как брак, либо по любви, либо по расчету. Первое - это когда читаешь текст, падаешь в него без остатка, растворяешься и готов возносить написавшего до небес. Второе - какие-то весьма приземленные причины. Там… обменяться читательской аудиторией, написать что-то побыстрее и так далее.
В свою писательскую юность на форумах и всякого рода электронных дневниках я пробовал и то, и другое. Но тут… сейчас…
– Что-то не так?
– уточняет Дан.
Какой-то заблудший бес явно сидит с нами за столом третьим, поэтому я невинно произношу:
– Ну, понимаешь, соавторство - это очень интимно. Тут нельзя подходить вот так с налёта…
– То есть… - вкрадчиво спрашивает Дан.
– Ты хочешь… сказать, что интима было недостаточно?
– Секс - не повод для соавторства, - ещё невиннее отвечаю я.
Стакан со звоном приземляется на стол. Зелёно-голубые молнии разрезают ночную тьму. Кажется, сейчас меня будут бить. Или что-то другое.
– Шуткач, ты договорился.
Мы вскакиваем одновременно, но я успеваю бросить на бегу:
– Давай, убеди меня, что готов к соавторству, как честный писатель!
И вслед несется:
–
Между светом и тьмой
Рудольф Валерьевич Железный сидит на скамеечке в пиццерии на Соборной. Аккуратный газон у ног настолько сочно-зелёный, что даже не верится. Аккуратно, чисто, свежо. Птицы заливаются так, что можно смело брать солистами нескольким ребятам, которые сейчас играют классическую музыку, расположившись неподалеку от Железного. Хозяева пиццерии любят, когда так, поэтому часто устраивают весенне-летние вечера, наполненные мелодиями великих композиторов прошлого. Впрочем, не обходят вниманием и современность.
Прекрасный май. Просто чудесный.
Понятие «Вот раньше было лучше» - всего лишь слова, которые, как этикетку, наклеивают на всё подряд, что немного выдержано временем. «Раньше-лучше» может стать что угодно, достаточно только немножко подождать.
Пифия с задорным лаем носится вокруг скамейки, гоняясь то ли за мухами, то ли за сверчками, которых тут достаточно.
Железный поднимает голову и смотрит поверх очков в золотистой оправе на круглый купол своего дома, расположенного через дорогу. Одно из прекраснейших зданий в Херсоне по скромному его мнению. Хотя… не только его.
Потому что роскошный дом в стиле романтического модерна на углу Ришельевской и Соборной уже больше столетия величественно, спокойно, уверенно взирает на улицы и горожан. Ему не нужно говорить, всё понятно без слов - достаточно взгляда каменных амуров на крыше и размаха широких лоджий.
Приближение гостьи Железный слышит за несколько минут до того, как она сядет рядом. Пифия успевает только коротко тявкнуть, и тут же на его руку ложиться изящная ладонь с длинными тонкими пальцами, унизанными серебряными перстнями, в которых сверкают прозрачно-голубые камни.
Он поворачивает голову и встречается с искристым взглядом, где серебрится вода всех вместе взятых рек под лучами солнца.
– Дня доброго, Даночка. Да будет бескрайняя воля твоя, - улыбается Железный.
– И вам не знать краев в предвидении, - с улыбкой отзывается она, отбрасывая за спину светло-русый локон.
Тёмно-синее платье удивительно ей к лицу, только подчеркивает натуральную красоту, натуральную, да… и неземную. Но оно и верно. Зачем богине воды что-то земное? Признанная она людьми или нет - это уже совсем другой вопрос.
– Что думаете, Рудольф Валерьевич?
– мягко спрашивает она, чуть щурясь от лучей заходящего светила.
– Что всё жутко интересно, Даночка, - отвечает он ей в тон.
– Третьего дня товарищ мой… Сергей Панкратьевич, что до арбузов большой охотник, рассказал предивнейшую историю.
Дана молчит с полуулыбкой, только ждет, что будет дальше.
– У него теперь за стенкой соседи - самые настоящие писатели. Двое. Представляете?
– Что? Именно живые и настоящие?
– делано удивляется она.