Два дня в апреле
Шрифт:
Отец был чем-то таким незыблемым и постоянным, что всегда присутствовало в её жизни. Независимо от того, была ли рядом с ними Изабель или нет. Это он всегда читал ей сказку, а иногда и несколько сказок, на сон грядущий, он смазывал мазью разбитую коленку или ушибленный локоть, осторожно целуя её при этом в висок. Это он каждое утро встречал её песней, собственной версией знаменитого шлягера, который когда-то исполнял Морис Шевалье: «Хвала богу за то, что у нас есть маленькие девочки». Долгие годы Дафния прожила в полной уверенности, что петь надо именно так, как пел отец: «Хвала богу за то, что у меня есть Дафния Кэрролл». Само собой, именно отец (и только он!) водил её
Конечно, время от времени в её жизни возникали и другие люди: Нана Кэрролл, её тетя, бабушка и дедушка Кингстоны. Они обязательно приносили ей подарки, покупали для неё новые платья или туфельки, или очередную куклу в нарядной коробке. Всякий раз, навещая их, они о чём-то серьёзно беседовали с отцом вполголоса, повышая голос лишь тогда, когда обращались к ней, вопрошая, как у неё дела в школе, нравится ли ей учительница и с кем она дружит в классе. А ещё была Джейн, которая опекала её ребёнком, забирала к себе, кормила и возилась с ней до тех пор, пока не являлся с работы отец. Но самое счастливое время – это когда они оставались с отцом вдвоём, только он и она.
Мало-помалу график свиданий с матерью был скорректирован. Нет, никаких взаимных стычек или скандалов, ничего такого, что привело бы к неким кардинальным решениям или переменам. Просто всякий раз у Дафнии находилась весомая причина, чтобы отменить очередное свидание: день рождения подружки, начало каникул, простуда или что-нибудь ещё – не менее важное. Постепенно частота встреч сократилась до одного раза в месяц. А потом график и вообще стал таким гибким и свободным, что в один прекрасный день на тот момент уже семнадцатилетняя Дафния спохватилась, вспомнив, что не виделась с собственной матерью уже много недель подряд.
А вот регулярные звонки продолжались. Мать звонила ей вечером каждую пятницу. Это же расписание сохраняется и сегодня. Правда, сейчас они звонят друг другу по очереди. Разговор никогда не затягивается более десяти минут.
Иногда они встречаются с матерью за ленчем, причём инициатором таких встреч всегда выступает Изабель. Дафния из чувства дочернего долга всегда принимает приглашение, чтобы не обидеть мать отказом. Но прежнее ощущение неловкости во время таких встреч у Дафнии сохранилось до сих пор. Она всегда чувствует себя неуютно в присутствии матери. Напряжение буквально витает в воздухе. Повышенный энтузиазм Изабель напоминал ей и продолжает напоминать до сих пор суетливые хлопоты чересчур услужливой официантки, стремящейся угодить своим клиентам даже в мелочах. Словом, и нынешние свидания матери и дочери как две капли воды похожи на те, что случались в её далёком детстве. С той только разницей, что теперь в качестве ангела-спасителя выступает уже не отец, а её работа.
За одним из таких ленчей Изабель сообщила дочери, что снова выходит замуж.
«Его зовут Алекс. Думаю, он тебе понравится», – прощебетала мать. Две мысли одновременно пришли в голову Дафнии. «Интересно, как отец отреагирует на эту новость?» А вторая… «Надо же! Мать уже умудрилась заарканить себе второго мужа, а я в свои двадцать шесть всё ещё не могу найти первого».
Отец отреагировал на сообщение о предстоящем бракосочетании его бывшей жены с присущей ему невозмутимостью. «Будем надеяться, что на сей раз она наконец-то обретёт свое счастье». Дафния даже рассердилась. Ей захотелось схватить отца за шиворот и хорошенько встряхнуть. «Хоть бы возмутился, –
Своего избранника Дафния встретила лишь пятью годами позже, а с женихом Изабель познакомила её буквально через пару недель после того, как объявила ей о предстоящей свадьбе. Все трое сошлись за ленчем. Алекс был предельно вежлив, умел поговорить, но при этом вёл себя отстранённо, если не сказать отчуждённо, не проявив к Дафнии ни малейшего интереса. Что её ни капельки не задело. Потому что ещё до того как им подали кофе, сама Дафния тоже успела решить для себя, что жених матери ей совсем не интересен. Да и с какой стати он ей нужен?
Вскоре состоялась сама свадьба, и Изабель снова вернулась в их родной город. Она поселилась в доме мужа, где проживает и его сын от первого брака. Переезд матери никак не отразился на их отношениях: они не стали чаще встречаться. Впрочем, ни о какой близости между ними не могло быть и речи.
Но еженедельные звонки продолжаются, и они по-прежнему изредка (очень редко) встречаются в городе за ленчем. Обычно обсуждается работа Изабель (она где-то трудится неполный рабочий день) и её собственная работа (в отличие от матери Дафния продолжает работать с полной нагрузкой). Потом она задаёт матери пару вежливых вопросов об Алексе, мать, в свою очередь, интересуется Уной, её бытом, спрашивает, поменяла ли Дафния отопительный котёл в доме.
То есть какие-то разговоры они ведут, старательно заполняя время, отведённое для встречи, словами. Но сколько же невысказанного хранится в душе каждой из них.
После ленча отец снова отвёз её в офис. Дафния вылезла из машины и поплотнее запахнула полы жакета. На улице заметно похолодало, дул резкий ветер. Что ж, погода в апреле всегда изменчива. Вчера, к примеру, вернувшись домой, она даже распахнула настежь окна в доме, так было тепло и солнечно. А потом еще и вытрясла все коврики и дорожки на улице. А сегодня небо заволокло свинцовыми тучами. Вероятно, к вечеру всё закончится дождём.
В кабинете Джоанна быстро натягивает пальто.
– Убегаю! У меня скоро встреча с клиентом, – роняет она на ходу, цепляя на плечо сумочку. – Хороших тебе выходных. До понедельника!
Дверь в кабинет мистера Доннелли закрыта, что однозначно указывает на то, что его уже нет в офисе. Вильям тоже отсутствует. Он у них отвечает за все контакты с клиентами за пределами города, а потому иногда его отлучки длятся по несколько дней. Итак, она осталась совершенно одна. Дафния снимает жакет и садится за стол. Какое-то время она бездумно разглядывает прохожих за окном. Тротуар. Все спешат.
Первые несколько месяцев после гибели Финна проку от неё на работе не было никакого. Полнейшая отрешённость от всего и всех. Она даже не могла вникнуть в то, что происходило вокруг, столь велика и всеобъемлюща была её боль утраты. Такое чувство, словно какая-то неведомая сила приподняла её и сбросила вниз с конвейера, а конвейерная лента между тем продолжает двигаться и двигаться, но уже без неё. Собственное горе сделало её почти изгоем. Она даже перестала понимать, что такое смех. Услышит ненароком чей-то смешок и в недоумении спрашивает себя, что это за звуки. Улыбающееся лицо тоже не вызывало у неё никаких эмоций или тем более желания улыбнуться в ответ. Господи! Неужели она уже никогда в своей жизни не испытает больше счастья? Неужели все радости бытия для неё уже остались в прошлом?