Два дня в апреле
Шрифт:
Какое-то время Дафния молчит, сосредоточенно подыскивает слова, с которых стоит начать весь разговор. Ведь, несмотря на все драматичные события сегодняшнего вечера, барьер между ними по-прежнему существует, и его ещё никто не устранил.
— Тут есть кое-что, — едва слышно начинает первой Уна. — Возможно, тебе и не понравится услышать всё это…
— Но я хочу! Я хочу услышать всё! — горячо протестует Дафния. — При чём здесь мои «понравится — не понравится»?
Она говорит и понимает, что вот сейчас уже всецело отдаёт себя на волю судьбе. Что будет? Что скажет ей падчерица? В чём таком сознается? Ясно одно: что бы это ни было, она должна принять всё и смириться.
Тихо тикают часы на стене, отмеряя секунды и минуты. Но вот Уна высвобождает
— Хорошо! — роняет она негромко, обхватив чашку обеими руками. — Тогда я расскажу…
И она начинает свою исповедь под мерное тиканье настенных часов.
Вначале Уна рассказывает Дафнии всё, что связано с велосипедным магазином.
— Я бывала в магазине каждый день, — признаётся она. — Приходила туда после школы и делала уроки в подсобке, как бывало когда-то, когда папа был ещё жив. Ключи я отыскала спустя несколько недель после его гибели… Сделала с них дубликаты. Сама не знаю, что меня так тянет в папин магазин. Ведь мне нестерпимо видеть его пустым, и всё вокруг покрыто толстым слоем пыли. От одного вида этого запустения хочется плакать… К тому же там постоянно холодно… Приходится делать уроки, даже не снимая куртки или пальто. Но одно я знаю точно. Я прихожу в магазин потому, что именно там я могу представить себе папу как живого. Я буквально чувствую его присутствие у себя за спиной.
Но это лишь начало исповеди.
— А ещё я познакомилась с тем человеком, который сидел за рулём мусоровоза в тот день, когда всё это случилось. Его зовут Кевин Квирк, но это вы и без меня хорошо знаете. Его сын учился вместе со мной в одной школе, только на два года старше. Он… он-то, спустя несколько недель после похорон, и попросил меня встретиться с его отцом. Говорил, что отец страшно переживает всё случившееся. Вначале я наотрез отказалась. Сама мысль о том, чтобы встретиться лицом к лицу с убийцей папы, показалась мне в тот момент кощунственной… Я сказала «нет»! Но потом… потом я подумала… Я подумала, что папа одобрил бы мой поступок, и тогда я согласилась на встречу. Мы встретились в парке, недалеко от автобусной остановки. Его сын тоже пришёл. Нас было только трое: я, он и его сын. Этот человек… Кевин, я имею в виду, он оказался совсем не таким, как я его себе представляла. Я даже пошла вместе с ними к ним домой, они там живут неподалёку, познакомилась с его женой… Они были очень гостеприимны, напоили чаем со сдобными булочками и всё время благодарили меня за то, что я согласилась встретиться с Кевином. Приглашали приходить к ним ещё, и я стала навещать их… Сама не знаю почему, но часто, очень часто… У них я чаще всего и задерживалась на ужин, а вовсе не у Кьяры или других девочек из класса. А тебе я не говорила всей правды, потому что боялась, что ты можешь разозлиться на меня… Ведь это — те самые люди, по вине которых…
Но и это ещё не конец!
— У них я была и сегодня. Они пригласили меня на свадьбу своей старшей дочери. А потому я солгала полицейским, когда сказала им, что просидела весь день в папином магазине. Да, я там была сегодня с самого утра, оставила в подсобке свой ранец с учебниками. Но потом я ушла. Пошла в цветочный магазин, купила цветы для папы на все те десять евро, что ты мне дала. Сходила на кладбище и поспешила к Квиркам. Я купила в одном благотворительном магазине нарядное платье из зелёного шёлка. Такое красивое оно было! И туфли на высоком каблуке тоже купила. Свадьба была хорошей… Мне очень понравилось…
Внезапно Уна замолкает, и Дафния видит, как на её лице появляется краска.
— То есть, я хочу сказать, что там всё было нормально, — добавляет она сбивчиво. — А потом я взяла такси и прямо от отеля, где проходил свадебный банкет, поехала на встречу… Ну а остальное вы уже слышали.
Дафния машинально собирает в горсть крошки со стола. Получается, что девочка солгала полиции. Но с этим она разберётся завтра. К счастью, Луиза будет дежурить и завтра. А сейчас её волнует гораздо более важное обстоятельство. Почему Уна полагала, что будет лучше, если она не станет говорить мачехе правду? Почему лгала ей? Почему не доверяла? Вот
— Знаешь, Уна, — начинает она, стараясь говорить непринуждённым тоном, — ты могла бы поделиться со мной своим желанием найти родного отца. Я не вижу в этом ничего предосудительного, ничего такого, против чего я стала бы возражать. Мне вполне понятны и твои мотивы, и твоё желание отыскать его.
Уна отводит глаза в сторону.
— Я просто думала… не хотела быть тебе обузой… Вот я и решила, что если отыщу родного отца, вдруг он захочет забрать меня к себе… Удочерить или как там это называется… И тогда тебе не пришлось бы больше нести ответственность за меня…
Вот оно что! Уна думала, что она здесь больше не нужна, что она лишь в тягость Дафнии. Что ж, виновата во всей этой неразберихе сама Дафния. Только она одна! Как она могла не объяснить Уне того, что лежит на поверхности и что понятно ей самой? Ребёнок Финна, не важно, родной он или приёмный, для неё всегда был, есть и будет самым дорогим существом. И вот теперь, разглядывая убитое горем личико девочки, Дафния испытывает жутчайший стыд.
— Уна! — начинает она робко. — Ты напрасно…
Но Уна перебивает её, не давая закончить фразы.
— И всё это время меня постоянно мучит вина. Это я виновата в папиной смерти! Я это знаю… чувствую… Если бы в тот день он возвращался на своём велосипеде, ничего бы этого не случилось. Умом понимаю, что всё равно уже ничего не изменишь, но постоянно думаю о том, что, если бы папа воспользовался своим велосипедом, у него мог бы появиться шанс… Мог бы! И тогда всё сложилось бы по-другому.
Уна замолкает. Кажется, она уже высказала всё, что собиралась сказать. Поток слов иссяк. Обе молчат. Молчание длится ужасно долго. Или только им кажется, что оно уже продолжается целую вечность? Всё так же мерно тикают часы над холодильником. Со двора доносится протяжный истошный вопль. Кошка, что ли?
Но вот Дафния слегка поёрзала на своём стуле.
— Хорошо! Теперь моя очередь! — говорит она и мысленно молит бога о том, чтобы всё то, что она собирается сейчас сказать падчерице, что она должна сказать, дошло бы до сердца девочки, и она бы поняла её правильно.
— Начнём с того, что я во многом виновата перед тобой. Ведь, если честно, я никогда не смотрела за тобой как должна была. С радостью отдавала все родительские хлопоты на откуп твоему отцу. Потому что знала, что со всеми этими обязанностями он справляется гораздо лучше меня. Да и опыта у меня по этой части нет никакого. Я ведь никогда и ни за кем не ухаживала, не присматривала и прочее. Когда Финна не стало, я на первых порах пыталась что-то делать, но представляла я себе всё, что связано с воспитанием чужого ребёнка, очень смутно. А спросить, что и как, было больше не у кого. Тогда я постаралась убедить себя, что ты уже почти взрослая. Вполне возможно, рассуждала я, ты будешь только раздражаться при виде моих усилий стать для тебя образцовой матерью, что тебе не понравятся мои попытки лезть в твою жизнь и прочее. И тогда… тогда я ограничилась тем, что лежит на поверхности. Ребёнок должен быть накормлен. У девочки должно быть достаточно одежды, и я тут же покупала тебе всё, о чём ты просила. А также регулярно выдавала тебе деньги на карманные расходы. И считала, что вопрос с воспитанием исчерпан и я честно исполняю свой родительский долг.
Дафния замолкает. Молчит и Уна.
— Но сегодня вечером, — возобновляет свой монолог Дафния, медленно роняя каждое слово, — до меня наконец дошло, хоть и с большим опозданием, что всё у меня пошло кувырком. Конечно, гибель твоего отца стала для меня не просто шоком, а самым настоящим потрясением, от которого я пока так и не оправилась. Впрочем, как и ты сама. Но это ничуть меня не оправдывает во всём остальном. Я — взрослый человек. Я несу за тебя ответственность, я обязана была вести себя с тобой совсем иначе. Получается, что со своими обязанностями приёмной матери я не справилась. Провалилась по всем статьям. Прости! Мне очень стыдно!