Два дня «Вериты» (Художник В. Чурсин)
Шрифт:
— Великолепно! Кажется, я начну писать лирические стихи.
В диких зарослях тропического леса было и в самом деле укромно. Почвы здесь мало пригодны для плантаций, и даже индейские селения редки. Не тронутый цивилизацией лес в пятнадцати милях от столицы надежно скрыл беглецов.
Развалясь на сочной траве в тени эвкалипта и наслаждаясь покоем и безопасностью, Слейн пытался расспросить Лейнстера о его прошлой жизни. Молчаливый, угрюмый гангстер о былом вспоминал неохотно, однако к веселому журналисту относился уже без прежней неприязни.
— Мне всегда не очень-то везло, сэр. Не то что мистеру Голдену. И я устал от всего этого. Хотелось бы остаток жизни провести по-человечески. На вилле мне жилось хорошо, и сеньора Анита была так добра ко мне. Только
— Ну а что дальше, Лейнстер? Намерены жить святым отшельником на данной поляне?
— Нет, в этой стране я не избавлюсь от страха. Мистер Голден все равно до меня доберется, верно вам говорю. Дойти бы с вами до порта Сальваро, там у меня кое-кто из прежних дружков. Помогли бы переправиться через границу, а там на пароход и в Европу. Никогда не бывал в Европе. Но, я думаю, найдется же там уголок для старого, больного человека, где бы его не настиг мистер Голден. Только бы переплыть океан, сэр.
— Переплыть океан при современном развитии путей сообщения так же просто, как выкурить сигарету, если она у вас есть. Вот пока неясно, как мы доберемся до побережья и доберемся ли.
Слейн, сладко зажмурясь, зевнул, вынул сигареты.
— Закурите, приятель?
— Благодарю вас, сэр. Года три как не курю. Одышка, сэр.
Меж низкорослых мангровых деревьев паслись расседланные кони. Чуть слышно плескался ручей. Поодаль беседовали вполголоса Багров и Анита. Багров увлеченно рассказывал об «импульсах правды» и чертил что-то прутиком на глинистом берегу ручья. Женщина слушала и смотрела на него зачарованно и влюбленно. Заметив наконец, что она интересуется больше им самим, чем формулами «Вериты», Багров засмеялся, отбросил прутик и стер линии чертежей. В ее глазах светилась такая счастливая безмятежность, словно пронеслись уже над ними все беды и в награду остался лишь вот этот тенистый покой на берегу лесного ручья, чистое небо над зелеными кудрями зарослей. Багров избегал тревожить ее расспросами. Она рассказала сама коротко и задумчиво.
— Все так трудно сложилось, Гарри… Твое последнее письмо… Я не поверила письму. Поняла — что-то случилось жуткое. Но чтобы ты, ты отчаялся во всем — не верила! И ведь ты был все-таки жив! Все ждала, что дашь знать о себе. Каждый день, каждую минуту ждала… Ну хоть записку, хоть слух о тебе… Но когда газеты напечатали о твоей гибели… показалось, что все кончено. Сначала письмо, потом сообщения газет. Никакой надежды… Гарри, как мне было мучительно!.. И как пусто!
Она замолчала, поглаживая его руку.
Хрустели травой кони. Чему-то весело смеялся Слейн, тормоша Лейнстера.
— Потом приехал из Сан-Гвидо отец. Жаловался, что в его лавчонке дела совсем плохие. Он больше любил свой антикварный товар, чем коммерцию, способен был просиживать часами над какой-нибудь древней инкской статуэткой или светильником с редким орнаментом. Жаловался, что люди перестали понимать истинное искусство, что семье, детям, маме приходится все хуже… Словом, ему грозило разорение, хоть он и не говорил об этом прямо. Он меня не заставлял, не убеждал. Он только напомнил о Розелли. Я познакомилась с Розелли, когда еще заканчивала университет, когда с тобой у нас все шло так хорошо… На одном благотворительном вечере участвовала в сборе пожертвований для бедняков. Розелли тогда обратил на меня внимание. Без громких слов внес в фонд помощи бедным крупную сумму, сейчас уж не помню сколько. И вообще показался мне вполне приличным джентльменом. Несколько раз приезжал ко мне в университет, был корректен и не позволял себе ничего лишнего. А когда случилась беда, когда я сама не своя стала… после твоего письма… он был заботлив, как старший брат, старался отвлечь от дум, развеселить. Ничего не требовал и не просил, уважительное участие друга — и только. Но когда ему показалось, что я успокоилась, — предложил стать его женой. А мне было все равно, ведь ты… тебя больше не было… Если бы ты знал, как тосковала я в его доме! Впрочем, Розелли не в чем упрекнуть, по отношению ко мне он
— Мучительно думать, Анита, что ждет тебя со мной… Передышка ненадолго, и опять надо будет куда-то бежать…
— И пусть! Не думай об этом, Гарри. Мне не о чем жалеть.
— Спасибо, Анита.
— За что?
— За тебя.
Рай кончался после полудня, когда от болот налетали москиты. Пока не наступал вечер, разводить дымокур не решались, чтобы кто-нибудь не заметил дыма над зарослями. Спасались под москитной сеткой, предусмотрительно захваченной Лейнстером. Ночью Слейн и Багров поочередно дежурили, чутко слушая шорохи. Лейнстеру дежурство не доверялось, и это его как будто обижало. С началом периода дождей болота набухали влагой и леса становились непроходимыми, но сейчас, в августе, можно было ожидать, что полиция или американские солдаты вздумают прочесать местность — ведь столица близко.
Багров нервничал и порывался отправиться в столицу, навестить «Подкову» — не пришел ли на место встречи Руми. Слейн отговаривал от рискованной вылазки, а на четвертую ночь вызвался сходить сам.
— Не беспокойтесь за меня, — подбодрил он на прощание. — Слава всевышнему, сейчас опять можно врать сколько захочется, а уж врать-то меня научили в редакции «Экспрессо». И потом, ведь я не изобретал никаких импульсов, мое симпатичное лицо не снится тайной полиции.
Его проводили до края зарослей.
Он вернулся на рассвете третьей ночи, усталый и запыленный. Жадно напился из ручья, умылся и сказал без обычной веселости:
— Время убираться отсюда, Гарри. Они стягивают десантников к болотам. Они поняли, что если нас нет в городе и если мы не провалились под землю, то заросли — самое подходящее для нас место.
— Что в городе? Ты был в «Подкове»?
— В городе отрадного мало. Восстание подавлено американскими войсками, идут аресты и расстрелы. Полковник Либель, новый диктатор, демонстрирует, на что способна военная власть. Командир повстанцев Армандо ранен, и его увезли в Сан-Гвидо, там еще держатся рабочие. Газеты взбесились! Их просто прорвало после вынужденного молчания, врут втрое против прежнего. Оказывается, «Верита» — очередная уловка коммунистов, а ты — агент Москвы! Под импульсами они не могли раскрыть рот, а уж сейчас… Американцы ведут себя как на оккупированной территории. Дважды делали облаву в городских трущобах и на фабричных окраинах — ищут тебя. Полковник Либель обещает уже триста тысяч награды. Поздравляю, мой дорогой друг. Флетчер оценил тебя в двести тысяч, а прошло всего…
— Джо, ты видел Руми?
— Его там нет. И если верить словам хозяина «Подковы», не было.
— Ты расспрашивал хозяина о Руми? Да ведь этого ни в коем случае нельзя было делать! Хозяин видел тебя со мной, и теперь Руми…
— Успокойся и дай договорить. Я и не собирался болтать с хозяином — что мне, жить надоело? И совсем не заходил в «Подкову». Видишь ли, мне удалось разыскать этого чертенка Рамона. Паренек легко ранен в руку, но избежал ареста, теперь скрывается дома и у приятелей. Замечательный парень этот Рамон. Он и навел справки в «Подкове». Если мулат справляется об индейце — что тут особенного? Так вот, в «Подкову» индеец не заходил. Рамон обещал туда наведываться, и если встретит Руми, то передаст, чтобы он постарался найти нас в порту Сальваро, на набережной.
— Где же Руми, что с ним случилось?
— Не знаю, Гарри. Но знаю одно: нам пора сматываться, и притом немедленно. Лейнстер, старина, вы завели нас сюда, теперь постарайтесь вывести.
Но гангстер уже укладывал в рюкзаки остатки провизии и противомоскитную сетку.
— Я очень рад, сэр, что с вами все благополучно, — сказал он, изобразив на лице некое подобие улыбки. — Кони сейчас будут готовы.
Два дня они пробирались сквозь заросли, ведя коней в поводу. Здешних мест Лейнстер не знал, шли наудачу.