Два года каникул (с иллюстрациями)

Верн Жюль Габриэль

Разразилась страшная буря. То и дело раздавался треск деревьев, и прятаться под ними было небезопасно. А по берегу со свистом проносились вздыбленные вихрем массы песка.

Всю ночь мальчики просидели в лесу, ни на минуту не сомкнув глаз. Они жестоко мерзли, но костер разводить было нельзя: под таким ветром от малейшей искры запылал бы мгновенно вокруг сухой бурелом. Кроме того, их охватило лихорадочное волнение. Кто были эти люди? Откуда взялись? Если они добрались сюда на лодке, значит, поблизости есть земля. А может быть, это шлюпка с корабля, потерпевшего крушение и затонувшего у здешних берегов?

И то и другое было одинаково возможным, и в редкие минуты затишья

дети перешептывались, прижавшись друг к другу. В их возбужденном мозгу возникали галлюцинации [138] , им чудились далекие крики, приглушенные ветром. Они напряженно прислушивались, воображая, что по берегу бродят, отчаянно зовя на помощь, другие потерпевшие крушение люди. Но все это было обманом чувств, нервным наваждением.

Они упрекали себя, что поддались испугу, и сейчас были готовы броситься туда, к рифам, на которых вздымались буруны. Но в эту беспросветно темную ночь, на открытом берегу, исхлестанном бешеным прибоем и ветром, как бы они отыскали то место, где лежали тела погибших?…

[138]Галлюцинация — болезненное состояние, при котором возникают образы и ощущения, не связанные с внешними явлениями и не вызываемые ими, но воспринимаемые как подлинные («бред наяву»).

Все четверо находились на грани истощения физических и моральных сил. Уже так давно были они предоставлены самим себе и считали, что стали взрослыми, а вот теперь снова превратились в детей, когда увидели — в первый раз со времени гибели яхты — других людей, выброшенных морем на берег мертвыми.

Но в конце концов рассудок восторжествовал, и мальчики осознали, как им должно поступить. Когда рассветет, они отыщут на берегу тела погибших и похоронят их, прочитав заупокойную молитву.

Нескончаемо долго тянулась эта ночь! Казалось, что утро никогда не наступит, никогда не появится свет, чтобы рассеять жуткое наваждение. Они не могли даже взглянуть на часы; никак не удавалось зажечь спичку. Тщетно Кросс пытался сделать это, прикрывшись одеялом. Тогда Уилкокс придумал способ приблизительно определить время. Его часы заводились на сутки двенадцатью оборотами, то есть одного оборота хватало на два часа хода. В последний раз он завел часы в восемь вечера. Теперь он смог подкрутить завод на четыре оборота, то есть на восемь часов. Значит, было примерно четыре часа утра. Ждать рассвета осталось недолго.

Действительно, вскоре на востоке появились первые проблески. Но буря не утихала. Более того: тучи над морем спустились еще ниже, а это означало, что может хлынуть дождь. Но до него нужно было обязательно отдать последний долг погибшим. И как только сквозь толщу облаков пробилась заря, Донифан с товарищами с трудом вышли на берег, поддерживая друг друга, так как порывы ветра едва не сбивали их с ног.

Разбитая лодка по-прежнему лежала на небольшом песчаном бугре; по разбросанным водорослям было видно, что прибой перекатывался через нее.

Но тела исчезли…

Мальчики стали ходить по берегу, искать…

Ничего! Нет даже отпечатков; их, конечно, смыло волнами.

— Где же те? — вскричал Уилкокс.— Может, они еще были живы?

— Где они? — повторил Донифан. И указал рукой на бушующее море.— Там! Их унесло отливом!

Он подошел как можно ближе к полосе рифов и стал разглядывать в подзорную трубу морскую даль. Но нет, ничто не колыхалось на волнах. Очевидно, тела потерпевших крушение увлекло в открытое море.

Тогда дети стали осматривать лодку. Может, там остался

кто-то, переживший катастрофу.

Но лодка была пуста.

Это оказалась шлюпка с торгового судна, с вытянутыми обводами, длиной по килю футов в тридцать. Она была сильно повреждена: правый борт ниже ватерлинии пробит, мачта сломана у основания: лохмотья паруса, зацепившиеся за кнехты [139] у планшира [140] , да обрывки канатов — вот все, что осталось от такелажа. Ни провизии, ни оружия, ни инструментов не было ни в ящиках под сиденьями, ни на полубаке.

[139]Кнехты — парные чугунные, стальные или деревянные тумбы на палубе судна, у его бортов или на пристани, служащие для закрепления швартовых или буксирных канатов.

[140]Планшир — брус, проходящий по верхнему краю бортов судна.

На корме шлюпки виднелась надпись:

СЕВЕРН — САН-ФРАНЦИСКО

То было название судна и порт его приписки.

Значит — корабль калифорнийский, американский!

А в той стороне, откуда буря пригнала шлюпку, до самого горизонта простирался пустынный океан!

Глава VII

Замысел Бриана.— Малыши радуются.— Сооружение воздушного змея.— Прерванное испытание.— Кэт.— Уцелевшие с «Северна».— Донифан и его друзья в опасности.— Самоотверженность Бриана.— Снова вместе.

После ухода Донифана и его друзей в колонии загрустили. Конечно, Бриану не в чем было упрекать себя, но он огорчался, пожалуй, больше всех, ведь как-никак разрыв произошел из-за него.

Напрасно пытался Гордон утешать его.

— Они вернутся,— говорил он.— Вернутся скорее, чем ты думаешь. Как ни упрямься Донифан, а обстоятельства сильнее его. Вот увидишь: когда начнутся холода, они придут обратно во Френч-ден.

Но Бриан лишь молча качал головой. Пусть даже «обстоятельства» заставят ушедших возвратиться. Но сами-то эти обстоятельства становятся все более тяжкими!

«Когда начнутся холода»,— сказал Гордон. Значит, колонистам суждено провести на острове и третью зиму? Неужели до этого не придет помощь? Неужели летом ни один корабль не попадет в эти места, никто не заметит сигнального шара на мачте?

По правде сказать, этот шар на высоте всего двухсот футов был не очень-то заметен, особенно издали, с моря. Бриан ломал себе голову, придумывая, как бы поднять сигнал бедствия повыше. И наконец он поделился с Бакстером мыслью: запустить воздушного змея.

— У нас есть и полотно и бечевка,— сказал он.— Если сделать большого змея, он взлетит и на тысячу футов.

— Но не в безветрие,— заметил Бакстер.

— Безветрие бывает редко,— возразил Бриан.— Тогда будем оставлять змея на земле. Зато при малейшем ветре он будет свободно колыхаться на привязи, а направление его нам совершенно безразлично.

— Стоит попробовать,— отвечал немногословный Бакстер.

— Днем наш змей будет виден отовсюду,— оживленно продолжал Бриан,— а на ночь подвесим на него фонарь!