Шрифт:
Блаженны зрячие, которые не слепы!
Иисус Христос. Из неопубликованного.
Всякий раз что-нибудь новое. То пещера, то предбанник, то парадный вестибюль предкромешной тьмы. На паркетах вазоны, в стрельчатых окнах – осенняя хмарь. Подходящая погодка, – терпеть не могу расхожей ясности солнечных деньков.
У выхода тумба. Возле тумбы – стул. На стуле недоумок. При недоумке записка: «Прошу не будить. Лучше пристукнуть». Пристукнули, обшмонали. Пусто. Задарма старались? У-у, падаль! –
Стас напускает себя дежурное выражение торжественной многозначительности. Знает ведь, что терпеть его не могу. Ладно, сочтемся…
– Может, телок снять, расколоть, продинамить?
– Да ну их! Лучше пивка для рывка и морду кому-нибудь начистить…
– Лицу кавказской национальности? – оживляется он.
– Опять? Надоело! Давай вмочим сегодня какому-нибудь лицу французской национальности…
– Негру, что ли?
– Там видно будет…
Сразу за вестибюлем дворик. За двориком – подворотня. В подворотне пентюх. Одинокий. Нервный. Нас увидал, к стене прижался, оцепенел, обделался, расхныкался. Неужели, ноет, это и есть тот самый the perfume and suppliance of a minute?
– Опаньки! – ликует Стас. – На ловца и зверь бежит. Что, обкакался, мусью? Погоди, шаромыжник, сейчас заодно и обосрешься!..
– Обознатушки, – говорю, – Стас. Какой же это шаромыжник? Это же учитель аглицкой речи, почти что Закона Божьего. Не тронь падлу…
– Извиняемся, – скалится Стас. – Не на того напали…
– Ничего, – шепчет засранец, – бывает. Я и сам вас не за того принял…
– И враз по матушке?
– Что вы! Неужели это и есть пресловутый ароматный подарок одного мгновения, – мгновения страха, – вот все, что я позволил себе вымолвить, честное слово страдальца!
– Привирает, но не врет, – успокаиваю я Стаса, и мы, выйдя из одной подворотни, попадаем в другую: нет у нас ни сил, ни времени, ни охоты тратиться на дальнейшие любезности – пусть ему попку родная маменька подтирает…
Приперся ветерок, полный вони и срани, собранной по пути своего следования. Стас сплюнул: запрети ему, говорит. Не ему, а ей – привлекаю я, его внимание к примостившейся в укромном уголке девице, вносящей свою лепту в круговорот вонючих жидкостей в божественной природе.
Отвращение едва не переплюнуло нашего мужества, но мы все же смогли справиться с ситуацией. Первым совладал с собою Стас: скок к девице и говнодавом под зад – не смей осквернять ландшафт, сука! Любит он не по делу ахинеей озадачить. Какой к лешему ландшафт? Кругом глухие стены, слепые окна да щербатый асфальт. Смотреться в такой колодец, особенно с утра пораньше, крайне не рекомендуется – рехнуться можно…
Сука, естественно, в лай: бей, гад, пинай, гнида, если твоя радость мою боль перевесит! Но берегись, плесень, если боль моя круче окажется!.. И это вместо того чтобы затянуть бесконечный плач Ярославны об одном Игоре, двух Борисоглебах, трех богатырях, четырех битлах и сорока мучениках разбоя. У Стаса от таких речей все ноги опустились. Три, шепчет, придурка с утра пораньше, – это чересчур, ты не находишь? Может, предлагает, ну их всех
Рванули насквозь по прямой, выскочили на улицу, взяли пива, подперли стену дома и стоим себе, прихлебываем, охолоняемся, рекламу зубного протезиста изучаем. Чем, уверяет, больше вставных зубов в вашем рту, тем искренней ваша улыбка! Адрес, телефон, часы приема.
– Братан, – лезет с всемирными объятиями хроник, – оставь глоточек, а то, блин, совсем кранты…
Стас – парень щедрый, сует ополовиненную бутылку страждущему в зубы: смотри, не захлебнись от счастья, синюха…
Хроник, не теряя времени на изъявления признательности, моментально включает свой вакуумный насос.
– А протезист-то, – соображаю, – до обеда вроде как свободен…
Только сообразил, а он уже тут как тут. Легок на помине, причем даже косвенном. Ну, ну, суетись, суета сует…
– Расслабьтесь, мужики, дело есть. Прибыльное. Вижу, рекламкой моей заинтересовались? И правильно сделали! Тема такая: вы поставляете мне приличных клиентов, предварительно обеззубив их, само собой, процентов на пятьдесят, а я вам с каждой фиксы комиссионных. Не сомневайтесь, скупиться не в моих привычках. Ну так что, по рукам?
Тем временем хроник покончил с пивом и рассыпался в благодарностях: дескать, раз такое дело, не угостите ли, братцы, сигаретиной? Раз такое – конечно угостим. И угостили. Да так аккуратно, что из полутора дюжин гнилых зубов, коротавших своей век в синюхиной пасти, ровно половина уцелела. Стас по этой части виртуоз!
Хроник, само собой, мычит, кровью давится: за что, мол, о други? Стас молча лезет в карман, достает лопатник, из лопатника – тугую пачку и, не слюнясь, протезисту: на, дескать, вставь зубы потерпевшему, полный боекомплект. Если больше издержишь, на обратном пути добавлю.
Хроник как узрел бабульки, так вмиг проглотался и в амбицию: лучше б ты, вопит, за мое увечье мне полтинник на обезболивающее отстегнул! На фиг мне зубы, орет, чего я ими жрать буду?.. Вот она – неблагодарность человеческая! Сначала пива глоточек, затем курева кусочек, а там глядишь, уже бабу ему подавай, пиры лукулловы задавай, а чуть что не по нем (ну там бабу не дали, стопарь не налили, по морде слегка кирпичом проехались), сразу жалоба на самые верхи: о боги, почто не даете то, что мне надлежит?
– Если нечего будет жрать, то хоть будет что положить на полку, – роняет Стас с высоты своего роста, с незримых вершин моей мудрости.
Уронил и гордо удалился. Гордости хватило до первого поворота. А там опять похоть к добрым делам обуяла. Тут ребятенку сопельку утер, там бабусе корыто подновил, сям родной обычай старины справил – аквариумных рыбок от кислородного голодания спас, на волю выпустил. Словом, шел и ублажал в себе самаритянина по полной программе. Я не вмешивался, следил только, чтоб с дороги не сбились, чтоб мимо нужного дома не проскочили, чтоб в правильную парадную ввалились, чтоб на лампочку не забыли плюнуть, и чтобы, пока тьма не рассеялась, а звон не угас, на нужном этаже очутились.