Два господина из Брюсселя
Шрифт:
Когда я входил в комнату, где проводил дни Сэмюэл Хейман в компании своего пса, у меня всегда было ощущение, что я помешал. Человек и собака сидели неподвижно, с достоинством, оба красивые, окутанные тишиной, объединенные белым светом, сочившимся сквозь занавески. В какой бы час я их ни застал, задумчивыми, замечтавшимися, веселыми или усталыми, держались они одинаково. Едва я переступал порог, мое грубое вторжение заставляло картину ожить. Пес удивленно поднимал морду, склонял плоскую голову влево и, навострив уши, мерил меня взглядом своих ореховых глаз: «Это ж надо так вламываться! Надеюсь, у тебя есть веская
Помимо книг и виски, наши беседы быстро иссякали. Сэмюэл не любил общих тем, а ничего личного о себе не рассказывал — ни единого случая из своего детства, юности или любовной жизни, как будто этот восьмидесятилетний старец только вчера родился на свет. Если мне случалось разоткровенничаться, он выслушивал меня, но не откровенничал в ответ. Правда, упоминание о дочери порой меняло его маску, ибо он любил ее, гордился ее успехом — она руководила адвокатской конторой в Намюре — и не скрывал этого. Но и тут, хоть и от души, он ограничивался лишь банальностями. Я пришел к выводу, что он вообще никогда ни к чему не пылал и что вся его внутренняя жизнь открывается мне как на ладони, когда я вижу эту пару — его и четвероногого друга.
Прошлым летом мне выпал целый ряд поездок за границу, и я на несколько месяцев покинул страну. Накануне моего отъезда он насмешливо пожелал «счастливого пути господину писателю, который больше говорит, чем пишет». Я же пообещал привезти ему несколько ценных книг и редких бутылок, чтобы нам было чем заняться зимой.
То, что я узнал по возвращении, потрясло меня.
Неделю назад пса Аргоса задавил грузовик.
А пять дней спустя Сэмюэл покончил с собой.
Поселок пребывал в шоке. Севшим от волнения голосом лавочник сообщил мне новость еще до того, как я зашел домой: приходящая уборщица нашла доктора на полу в углу кухни, стены были забрызганы мозгами и кровью. По заключению полиции, он взял охотничье ружье и выстрелил себе в рот.
«Великолепно…» — подумалось мне.
На чью-то смерть всегда реагируешь неожиданно: вместо того чтобы горевать, я восхитился.
Да, моим первым побуждением был восторг перед этим уходом, зрелищным, грандиозным, закономерным: Сэмюэл и его собака были едины до конца! В этой двойной кончине я увидел торжество романтизма. Нет сомнений, что смерть одного влекла за собой смерть другого. И по своему обыкновению, они остались неразлучны, уйдя из жизни почти одновременно и оба насильственной смертью.
Опомнившись, я устыдился этих мыслей.
«Не будь смешным… Где это видано, чтобы человек покончил с собой из-за того, что его пса сбила машина? Возможно, Сэмюэл помышлял о самоубийстве давно, но откладывал, пока должен был заботиться о своем друге. Когда того не стало, он исполнил задуманное… Или, быть может, Сэмюэл узнал — как раз перед несчастным случаем с Аргосом, — что болен тяжелой, неизлечимой болезнью.
И все же чем больше я отрицал первую гипотезу, тем очевиднее она представлялась.
Раздраженный, с тяжелой головой, я решил не идти домой и отправился в «Петрель» выпить за упокой души Сэмюэла и помянуть его с односельчанами.
Увы, молва пошла еще дальше моего воображения: и в баре, и за столиками, поставленными вдоль широкого тротуара, где сидели, несмотря на холод, за кружкой пива завсегдатаи, все считали, что доктор Хейман покончил с собой из-за гибели своей собаки.
— Видели бы вы его, когда он подобрал свою животину, раздавленную, на дороге… Жутко это было.
— Что? Его горе?
— Нет, его ненависть! Он все выкрикивал «нет!» и плевал в небо, глаза налились кровью, а потом он повернулся к нам, мы как раз подошли, и мне показалось, что он готов нас убить! А мы-то тут при чем? Но его взгляд… Будь у него ножи вместо глаз, он бы нас всех перерезал.
— Где это случилось?
— На дороге Вилле, сразу за фермой Троншон.
— А кто это сделал? Кто наехал?
— Кабы знать. Лихач смылся.
— Но ведь пес-то был умный, на автомобили не бросался и никогда не отходил далеко от хозяина.
— Послушайте, — это вмешалась Мариза, помощница хозяина, — они оба, доктор с псом, рассматривали грибы на обочине у кювета, и тут откуда ни возьмись мчит грузовик. Он и доктора задел, а Аргоса сшиб. Псине все косточки перемололо. Этот шофер грузовика видел их, но не свернул с дороги ни на сантиметр. Мерзавец!
— Бывают же негодяи!
— Бедная псина!
— Бедная псина и бедный доктор.
— Да, но не пускать же себе пулю в лоб!
— Горе — дело такое, резонов не слушает.
— И все-таки!
— Черт побери, Хейман же был врачом, он видел, как умирают люди, и ничего, жил.
— Что ж, может быть, свою собаку он любил больше, чем людей…
— Боюсь, ты прав.
— Постойте! Не в первый же раз он терял собаку… И после каждой сразу, не заморачиваясь, покупал себе новую. Кое-кто даже поговаривал, мол, мог бы и подождать подольше.
— Надо полагать, что этот Аргос был чем-то лучше других.
— Или что доктор устал.
— Минутку! Предыдущие собаки все умерли своей смертью, от старости. Их-то не раздавил водила-лихач!
— И все равно вы меня не переубедите — нельзя так сильно любить собак.
— Так сильно любить собак или так мало любить людей?
После этой фразы в баре повисла тишина. Свистела кофеварка. Телевизор бормотал результаты бегов. Залетевшая муха ударилась о стену, встревоженная всеобщим вниманием. Каждый задавал себе вопрос. Кого легче любить — человека или собаку? И кто лучше отвечает на нашу любовь?
Вопрос смущал и не давал покоя.
Я вернулся домой в задумчивости, машинально погладил моих лабрадоров, которые при виде меня радостно прыгали, едва не взлетая на пропеллерах виляющих хвостов. В этот миг я понял, что не отвечаю на любовь четвероногих друзей так, как Сэмюэл Хейман, что он, в своей взаимной страсти с Аргосом, далеко превзошел меня. Чистая любовь… Великая любовь…