Два образа веры. Сборник работ

Бубер Мартин

кого стремились привлечь на свою сторону, но глубочайшее ядро веры и здесь

едва ли было затронуто. Христианство, напротив, начинается как диаспора и

миссия. Миссия означает тут не просто распространение веры, она составляет

жизненный нерв общины, так как именно миссия обеспечивает повсюду

существование сообщества верующих и тем самым воплощение нового народа

Божьего. Призыв Иисуса к возвращению в "пришедшее" царственное правление

Бога стал делом

обращения — обращения в веру. Жаждущему спасения человеку в

момент отчаяния предлагается спасение с одним условием: если он верит, что

спасение уже произошло, и произошло именно таким образом. Здесь речь идет не

о постоянстве, а о его противоположности — о перемене. Обращаемому

предъявляется требование и предписание поверить в то, что не составляет

преемственности с его прежней верой, т. е. совершить "прыжок веры". Конечно,

внутреннее пространство веры понимается здесь не просто как согласие с

истинностью чего-то, а как устройство самого бытия; но преддверие этой веры

— согласие с истинностью того, что раньше считалось неистинным и даже

абсурдным, и никакого другого доступа к этой вере нет.

Едва ли нужно специально разъяснять, что принцип веры, покоящейся на

признании и принятии в смысле согласия (с какого-то момента) с истинностью

чего-либо, имеет греческое происхождение. Этот принцип стал возможен в

результате того, что греческая мысль разработала представление об акте

признания истины. Что же касается неноэтических элементов, присутствующих в

протохристианской миссии и соединившихся с этим центральным принципом, то

они происходят главным образом из мира эллинизма.

При сравнении этих двух образов веры я по большей части ограничиваюсь,

с одной стороны, протохристианством и ранним христианством, при этом почти

исключительно новозаветными документами, а с другой стороны, текстами обоих

Талмудов и мидрашей; они восходят к ядру. фарисейства, на которое, конечно,

повлияла греческая культура, но при этом не покорила его. К еврейству

эллинистической диаспоры я обращаюсь лишь для необходимых пояснений. (Что

касается Ветхого Завета, то вопрос о его влиянии на фарисейский иудаизм

связан с проблема ми его интерпретации внутри фарисейской традиции.) И тут

обнаруживается, что Иисус и центр фарисейства содержательно связаны между

собой, точно так же, как раннее христианство и эллинистический иудаизм

содержательно связаны между собой.

Я часто называю один из этих образов веры еврейским, а другой -

христианским. Я вовсе не имею в виду, что евреи вообще или христиане вообще

верили и сейчас верят именно

так. Эти названия обозначают лишь то, что один

из этих образов веры нашел законченное выражение у евреев, а другой — у

христиан. Каждый из этих образов веры привился и на "чужом" поле:

"еврейский" в христианстве, но также и "христианский" в еврействе, причем

еще в дохристианском еврействе. Объясняется это как раз тем, что

"христианский" образ веры возник из эллинистической религиозности, т. е. из

религиозности, сформированной позднегреческим эйдосом в эпоху разложения

ближневосточной цивилизации. Эта религиозность просочилась в иудаизм еще до

того, как она же помогла созданию христианства. Однако лишь в раннем

христианстве этот тип веры развился до полной зрелости и стал в точном и

строгом смысле слова верой верующих. Итак, под "христианским" образом веры я

имею в виду принцип, который в первоначальной истории христианства

соединяется с подлинно еврейским принципом. Но, как уже было сказано,

следует помнить, что в учении самого Иисуса, как оно известно нам из

древнейшей части евангельских текстов, господствует подлинно еврейский

принцип. И когда впоследствии христиане делали попытки вернуться к чистому

учению Иисуса, то из-за приближения к еврейскому типу веры (а также по

другим причинам) здесь нередко завязывался неосознанный диалог с подлинным

иудаизмом.

Рассмотрение образов веры в их различии ведет к рассмотрению содержаний

веры в их различии — в той мере, в какой между образом и содержанием веры

существует внутренняя связь. Анализ этой связи и составляет главную задачу

моей книги. Кажущиеся отклонения тоже направлены на решение этой задачи.

* * *

Едва ли нужно специально говорить о том, что мне чужды какие бы то ни

было апологетические намерения.

Новый Завет вот уже пятьдесят лет остается одним из главных предметов

моих исследований. Я думаю, что я добросовестный читатель, непредвзято

внимающий тому, что ему сообщают.

Иисуса я с молодых лет воспринимал как своего великого брата. То, что

христианский мир считал и продолжает считать его Богом и Спасителем, всегда

казалось мне фактом величайшей важности,

который я должен стараться понять ради Иисуса и ради самого себя.

Некоторые итоги этого стремления понять запечатлены здесь, в моей книге. Мое

собственное братски открытое отношение к Иисусу становилось все крепче и

чище, и сейчас я смотрю на него более твердым и чистым взглядом, чем