Два пера горной индейки
Шрифт:
— Напутала что-то бабка, — обозлился Сергей. — Мне кажется, она немного того... — И он постучал себя по лбу.
— Не без этого, но она для нас печь топит и чай греет.
Спросили у мальчишек, стоявших поодаль и наблюдавших с момента нашего прихода за всеми нашими действиями. Толсторожий подросток самодовольно захихикал и сказал:
— Нет у нее никакого дома и сроду не было. Она вон в той бане живет. Лаптем щи хлебает...
Он сказал это тоном превосходства, как говорят о деревенских дурачках. Мальчишки загоготали. Подошли
— Входите, входите! — раздался голос старушки.
Малюсенькая чистая комнатка, печь, кровать, стол, лавка, икона, ходики, простенький репродуктор. Тепло, сухо, уютно. Старушка опять быстро-быстро залопотала. Теперь мы поняли, что половина ее фраз состояла из отдельных, порою непонятных, слов и междометий. Но в целом ее можно было понять. Она говорила:
— Раздевайтесь, вешайте одежду вот сюда, к печке, на ней можно и посушить что надо. Чайник сейчас закипит, у меня есть белый хлеб и сахар.
Седые, но довольно густые волосы ее подстрижены ровно, чуть ниже мочек ушей. Так стриглись комсомолки двадцатых годов. Бумажная кофточка совсем вылиняла, но аккуратно заштопана на локтях и чистая. Юбка тоже отстирана добела и вся в заплатках.
— Мне говорят, мужики какие-то страшные приехали, с бородами и в, чудной лодке, — бормотала, хорошо так улыбаясь, старушка, — не вздумай, говорят, пускать их: ограбят и зарежут. А я говорю: «У меня брать нечего. Икона, часы да радио. Это им не надо. Не могут же люди под дождем спать. А у меня как раз хлеб есть белый и сахар». Просохнете и переспите у меня на кровати вон. А я на пол лягу или на лавке.
— Спасибо, бабушка, — сказал растроганный Сергей, — у нас все есть — и матрацы надувные, и мешки спальные. Мы на полу.
— Зачем же на мешках спать на грязных, когда у меня кровать есть своя, — не поняла она Сережу, — ляжете, отдохнете хорошо.
— Давай перенесем оставшиеся вещи, — шепнул я своему другу. — Она увидит спальные мешки и все поймет.
Перенесли вещи и зашли в соседний дом купить молока и яиц.
— Почем у вас яйца? — спросил Сережа у хозяйки, полной и неопрятной женщины.
— А у вас в Москве почем?
— Не знаю точно. Кажется, рубль тридцать. Так, Саня?
— Вот и у нас рубль тридцать, — сказала женщина.
— А молоко почем? — Сережа начал уже валять дурака.
— А в Москве почем?
— Тридцать копеек бутылка.
— Вот и у нас шестьдесят копеек литр, — не растерялась она.
— Э, нет! — засмеялся Есин. — Это с посудой. А без
Она подозрительно посмотрела на него, на меня и зашевелила губами, видно, никак не могла высчитать, почем же в Москве литр молока.
На прощание она таинственно проговорила:
— Вы с ней поосторожнее... Она сумасшедшая. Может ограбить и зарезать. Мало что от нее можно ожидать...
— А мы сами ненормальные. Мы ведь оттуда бежим, знаете откуда? Вот. Чего нам бояться? Мы сегодня здесь, а завтра опять там.
Надо было его остановить, а то скрутят ночью, и доказывай, что ты не верблюд.
— Она самая нормальная во всей вашей деревне, — сказал я. — Ограбить только вы можете. А Сережа шутит, он специальный корреспондент, можем и документы показать.
Женщина поджала губы и ушла. Когда мы вернулись, наша старушка разложила уже на столе свой кусковой сахар и нарезала белый хлеб.
— Сейчас я вам чайку налью, у меня заварочка осталась. Сама я не пью заваренный, так и лежит с зимы. Агафья лявана забара акроди озоти, — снова непонятно забормотала она.
Мы вывалили на стол оставшиеся у нас продукты. Налили в кружки молока.
— Как вас зовут, бабушка? — спросил Сергей.
— Наталья.
— А по отчеству?
— Тоже Наталья.
— ?!
— Ну ладно, тетя Наталья, — сказал я, — давайте поужинаем вместе.
— Нет, нет! — замахала она руками. — Я ничего чужого не беру, у меня теперь все свое есть. Зачем мне?
— Но ведь вы же нас угощаете хлебом и сахаром, — не соглашался Сергей, — вот давайте вместе и поедим. Вы нас угощаете, а мы вас.
— Я угощаю потому, что я хозяйка, — сказала Наталья гордо и есть наотрез отказалась. — Вы устали, голодные, вы и ешьте.
Как мы ни бились, ни хитрили, ужинать она не стала.
— Вы одна живете, тетя Наталья? — спросил я, прихлебывая чай.
— Одна. В богадельне не хочу жить. Там припадочные, а я нет. Я в тихих была. Сергей Иванович говорит: «Куда ты пойдешь, у тебя никого нет?» А я ему теперь письмо написала, главврачу-то. Дом даже у меня теперь свой, говорю. — И старушка косноязычно и заговариваясь поведала нам о своих делах. — Племянники меня в дом инвалидов сдали, а потом в богадельню перевели в дом престарелых. Там тоже плохо. Я не люблю там. Ушла, денег накопила и ушла.
— А как накопила? — поинтересовался Сергей. Там зарабатывала, что ли?
— Я там у людей зарабатывала. Пенсию отбирали А теперь пенсия у меня. Каждый месяц пенсия.
Спросили, сколько платят по пенсии.
— Восемь рублей, — ответила она с гордостью. — Восемь рублей каждый месяц пенсия у меня. Почтальон приносит прямо сюда.
— Хватает вам? — не удержался я.
— Хватает. Как раз хватает на три недели. А на четвертую неделю я зарабатываю. Дрова колю, убираюсь, огород копаю, с малыми детьми сижу... И еще три рубля получается, а то и четыре даже.