Два пера горной индейки
Шрифт:
Наша кафедра — это одна комната, в которой почти вплотную стоят письменные столы. Один из них — в центре — для заведующего кафедрой, остальные по одному на двоих преподавателей. Когда я вошел, все сидели и писали.
— Всё строчите, бумажные души? Привет! — сказал я.
— Здорово, горный орел! — Доцент стал подвигать свой стул, чтобы освободить мне место. — Садись отчет составлять.
Я глянул на бланк.
— Мы уже писали такой.
— Ах молодость, ах легкомыслие, — закачал головой осуждающе доцент, — они уже писали такой. Это, милый юноша, другая форма. Пункт третий в той форме был пунктом первым, а пункта шестого не было вовсе. Тот отчет мы составляли для проректора, а этот для учебной
Доцент Флоринский — странный человек. Я не могу его понять. По образованию он врач, диссертацию защитил по физиологии спорта. У нас он ведет горные лыжи. Как-то я его спросил, не жалеет ли он, что не работает по медицине или по физиологии, в науке? И он ответил: «Скажу тебе по секрету, Леша, мне абсолютно все равно где работать. Лишь бы платили 320 рублей в месяц. Здесь я доцент, а в мединституте был бы ассистентом. Кроме того, я люблю горные лыжи, все равно сам катаюсь. Голова у меня совершенно свободна. Это меня устраивает. Бумаги? Да наплевать! Бумаги не требуют души, я пишу их механически».
Доцент выиграл нам много соревнований по слалому, давал кафедре призовые места, несколько лет подряд наши горнолыжники держат 1-е место по своей группе среди вузов. Он не лезет из кожи, как энтузиаст Шелестов. У меня такое впечатление, что он всегда мыслями где-то совсем в другом месте. Мы все его зовем доцентом, потому что он у нас единственный доцент, до него на кафедре кандидатов наук не было. Он не обижается. Зовут же его Николаем Львовичем. Роста он высокого, светло-рыжие волосы стрижет коротко, почти наголо, карие глаза большие, выразительные, а на дне их вечная затаенная грусть.
— Алексей Алексеевич, здравствуйте, — произнес заведующий кафедрой из-за своего стола, — я вас жду.
Наш шеф очень серьезный человек. Юмор ему неведом. Для него не существует ничего, кроме долга. Александр Федорович поседел на фронте, и теперь у него пышная белая шевелюра. Он болезненно нервный, однако умеет держать себя в руках, никогда не кричит и не повышает голоса. Только лицо покрывается красными пятнами и руки начинают дрожать.
Я переставил свой стул к его столу и сел.
— Первое, — начал шеф, — отчет, который все в настоящую минуту составляют по своему виду спорта, форма у вас на столе. Второе, надо вам взять все ваши планы работы и составить единый, общий план по месяцам до конца семестра. Сводный план. Чтобы он лежал у вас на столе под стеклом и вы каждый день видели, что надо делать...
Всего Колокольцев дал мне семь заданий, все до одного — бумажного свойства. И я сел за бумаги. Отчет составил довольно быстро, цифры были взяты из предыдущего отчета проректору. Принялся за правила безопасности для занятий по альпинизму. Тоже пустое дело, сто раз составлял, но эти требовались инженеру по технике безопасности.
Флоринский один раз отколол номер с этими правилами. Ему в очередной раз требовалось составить правила по технике безопасности при занятиях слаломом. У Николая Львовича дома своя машинка. На одном листе он отпечатал то, что от него требовали, а на другом — что-то вроде пародии на них. В этих шуточных правилах было сказано, что во время тренировок и соревнований по слалому студентам категорически запрещается: спускаться на лыжах с крутых гор; спускаться на большой скорости; ездить на лыжах между палками (флажками), воткнутыми в снег; делать крутые повороты и так далее. Все в том же духе. Флоринский ошибся и подал на утверждение вместо настоящих правил эти дурацкие. Спохватился, когда уже было поздно, и они лежали на столе у начальства. Но все обошлось. Заведующий учебной частью не утвердил их только по той причине, что в них не было ссылки на документы, на основе которых они были составлены.
Чтобы сделать сводный план работы, я собрал все свои планы.
Сижу, пишу бумаги, но чувствую себя как-то неспокойно, будто не взялся на самостраховку. В альпинизме, когда торчишь на стене, обязательно первым делом забьешь крюк в трещину скалы и пристегнешься. Тогда уж можно спокойно страховку налаживать товарищу, дальнейший путь просматривать или примус разводить. И вот как-то неспокойно на душе, будто не привязался я. Тянет что-то за душу. Предчувствие неприятного. Сроду такого не было. Тут недолго психом стать. Будет чего-нибудь казаться, как доценту. Странные у него бывают заскоки: вдруг кажется ему целый день, что пахнет дерьмом. Придет на работу — пахнет, придет в столовую — пахнет, вернется домой — то же самое.
Когда я работал в горах, все было ясно и разумно, Я был начальником горноспасателей. Разбился человек, идем, снимаем, тащим. Тяжело, и чего только не насмотришься, но зато не думаешь, зачем и для чего ты это делаешь. Так бы и оставаться мне в горах, да Катя выросла, учиться ей надо. И вот мыкаюсь пять лет в этой конторе и не могу понять, для чего все эти бумаги, собрания, совещания. Встать бы сейчас и сказать: «Товарищи, давайте остановимся на минутку и посмотрим, чем мы здесь занимаемся, кому это нужно?! На что мы тратим время и свою единственную жизнь?!» Но кому скажешь? Колокольцеву? Декану? Проректору?
Откуда начинается профанация в спорте? С планов, бумаг и цифр. Скажем, например, число спортсменов-разрядников должно расти, не можем мы стоять на месте или идти назад. И что получается? Спортсменов-разрядников стало уже больше, чем студентов в институте. А нам всё говорят: давай, давай! Нужны цифры. Кому, для чего? Непонятно. Перед кем хвастаться? Кому пускать пыль в глаза? Разве что самим себе. Цифры нас губят, цифры нас душат, цифры первейшие враги нашего дела. Спрашивал я как-то у доцента, в чем тут дело. Он говорит: «Это, Леша, всего лишь один из примеров феномена обратного эффекта. Мы здесь ничего изменить не можем. Поэтому тебе лучше не ломать над этим голову».
...В очереди на прием к проректору передо мной осталась одна женщина, наверное, родительница. Вид у нее подчеркнуто независимый, сидит прямо, голову держит высоко. Так и пышет от нее энергией, как будто приготовилась сразиться за любимое дитя с драконом. Наш спуску им не дает. Серьезный мужчина, хотя и не похож на мужчину: полный настолько, что руки вдоль тела не может опустить, держит их при ходьбе немного в стороны. Лицо бабье — круглое, желтое и безволосое, бреет только несколько волосков на подбородке. Глаза у проректора навыкате, серые, холодные. У него абсолютная память, помнит все и обо всех. Семьи у него нет. Все хвалят его большую библиотеку. Говорят, множество антикварных книг и среди них немало уникальных. Студентам их дает. Всегда у него дома кто-нибудь из ребят занимается.
Выйдет эта дама, зайду я. «Здравствуйте, — скажу, — Валентин Афанасьевич». — «Здравствуйте! Садитесь, пожалуйста, Алексей Алексеевич. Слушаю вас». — «Сбор альпинистский, — скажу, — проект приказа». — «До сих пор не оформили? Я уже визировал его, если не ошибаюсь». — «Да, восьмой вариант. Вы же знаете, как у нас все делается: двенадцать виз надо собрать и каждый что-нибудь добавит или убавит. И тогда всё снова».
Возьмет он проект приказа, прочтет его и скажет:
«Ну что же, очень хорошо, у меня нет никаких возражений».