Два писателя, или Ключи от чердака
Шрифт:
Я успеваю ухватить пирожное и коктейль – исключительно для ритуала, возвращаюсь в зал и обнаруживаю московских студенток в партере.
– Настя заметила, рядом с вами не занято. Вы не скажете, как все кончится? Плохо? Он ее бросит?
– Нет, к ним явится Командор… – я провоцирую минуту молчания. Весь спектакль посреди сцены высился жуткий монумент. – Ну, статуя, памятник ее мужу! Каменный гость.
Девочки вспыхивают догадкой:
– Так это мистика?!
Я развлекаю забавным сюжетом попутчицу в самолете. Она слушает хорошо: где нужно смеется, где нужно вздыхает. Потом говорит:
– Вы понимаете, что из этого надо сделать рассказ? У меня есть подруга, журналистка, я ей перескажу, вы ведь не возражаете?
36
…Вот и все. За окошком туман и тьма. Лучше и не гадать, во сколько вернемся. До часу ночи наш автобус развозил по домам местных артистов, теперь мы едем среди спящего леса. В салоне горит желтый свет, неяркий, какой-то старомодный. Неутомимый Розенблюм горланит песни, ему вторят Нетребко и этот в черном, из Питера. Уже два часа ночи! Автобус плавно покачивает, я прикрываю глаза и итожу свидание: короткий миг наедине среди зеркал, недолгий разговор про цирк в театре, уже привычный комплимент цвет глаз и платья и насмешливый выкрик – «Браво, Иринушка, браво, бис!!!» – когда я выбежала на сцену, чтобы вручить режиссеру розу. Он ничего не спросил про мой текст. А подлость с карнизом считать за знак внимания? С меня вмиг слетает дремота. Проверить бы, сердится ли Лариса, они с Лерой весь день держались вдвоем и сейчас сидят рядышком позади нас. Оборачиваюсь к Ларисе, встав коленями на сиденье, и сообщаю, что ее предсказания сбываются, я что-то впечатала в свой компьютер, я занялась творчеством. Лариса отвечает мирно и мерно, меня смущает внимательный Лерин взгляд, мои речи предназначены для нее. Лера охотно подключается, говорит остроумно и точно, наш разговор начинается с ее будущей книжки и быстро сводится к анекдотам про общую знакомую. Я с головой погружаюсь в этот треп, я так и въезжаю в ночной город: стоя на коленях спиной вперед, поправляя сползающую на глаза шляпу.
Автобус кружит и кружит по улицам, пока шофер не сообщает с безразличьем крупье:
– Я ведь город не знаю, я – каменский.
Чувство ответственности тут же переполняет всех мужчин и старших женщин. Никто не ищет оптимальный путь. Все соревнуются в благородстве, составляют списки льготников и сходятся на том, что детей – детей Розенблюма! – в первую очередь. Детям четырнадцать и пятнадцать, дети безмятежно спят, их отец наконец-то угомонился, но мы выписываем первую длинную петлю по городу. Доставив Розенблюмов, начинаем развозить тех, кому далеко ехать. Это похоже на карманную игру «закати шарик». Путь наш подобен траектории шарика: едва приблизившись к центру, мы тут же скатываемся на окраину. Заправляет всем Джемма Васильевна, она останется на посту, пока стулья не вернутся в Дом актера. Я живу рядом с Домом стульев, мне остается лишь завидовать тем, чья луза оказалась по дороге. Уже вышли Андрей и Марина, пообещав позвонить Лёне, вышло трио: Чмутов, Лариса и Лера… В полчетвертого лжестудиец басит, что ему в пять утра ехать в Питер.
– Потерпите, еще женщин не развезли, – стыдят его, – Джемме Васильевне вообще на Уралмаш!
– Что-то я не припоминаю такого рейсика. Вы уверены, что самолет ровно в пять?
Я смотрю на часы и пугаюсь, что у деятелей культуры не все в порядке с хронометражем. Точь-в-точь как у моей Зойки! Начинаю нервничать:
– Регистрация уже идет! Выходите, ловите машину. Вы опоздаете на самолет! Ловите машину, здесь дешевле, чем в Питере.
– Да мне на поезд! – не выдерживает он моей заботы. – Я тут рядом живу. Просто обидно уезжать.
Значит, не такой уж он и питерский. Интересный мужик. Может, женщина ждет его? Джемма Васильевна не сдается:
– Возьмите вещи, мы подождем. Мы поедем мимо вокзала!
Он вынужден расколоться:
– Пять часов – это по-московски! По-местному в семь. Просто, прошу, довезите, здесь совсем близко.
Наш автобус,
– Теперь высадите меня.
– Позволь, Ирина, – не соглашается Нетребко, – я отвезу тебя лично, со стульями.
– Не надо со стульями! Я пройдусь – здесь всего-то квартал, и у нас охраняемый двор.
– Я никогда не прощу себе этого. Заворачивай, Вася!
В нашем дворе еще с Нового года мигает гирлянда. Замок в калитке выломан, в будке спит охранник, в его окошке электрический свет и остывающий чайник. На щите горят буквы «Охранное предприятие ЕГЕРЬ». В подъезде темно, безопасно и грязно, здесь живут пенсионеры и алкоголики. Федор Нетребко, поставивший «Золотого слона», провожает меня до квартиры, на верхний этаж. Нам приходится перешагивать через лужи. У дверей я благодарю его за спектакль, он оживляется:
– Еще бы спонсоров найти, на гастроли! Может быть, Леонид? Там с декорациями непросто…
В спальне подозрительно тихо. Пробираюсь на цыпочках.
– Ну, Ирина Борисовна, ты даешь…
– Как ты? Волновался?
– Пока Майоров не позвонил. Мы-то нормально, а Лёлька закашляла. Твоя мама звонила: не пропустите пневмонию.
– Почему пневмонию?
– Ну ты что, маму свою не знаешь? Ложись скорей, я уснуть не могу.
В понедельник в школе я издали замечаю, что у Чмутова на щеке алеет шрам – молодым кровавым полумесяцем. Он упреждает мой вопрос речитативом вместо обычного распевного приветствия:
– В темноте навернулся на железяку – вишь, как кстати: мне как раз на телевидении выступать.
Но в передаче шрама не видно, в передаче «Мой Пушкин» он играет арапа, вымазав черной краской лицо и руки.
37
Что за роман я затеяла? Герой не влюблен, влюблена героиня, но она себя бережет. Перебирает словечки, как старушка воспоминания, подглядывает в чужие книжки, как подросток. Кому это интересно? Даже подруге нечего рассказать: «Людочка, сегодня будет один писатель по телевизору…»
Людочке нет дела до писателя. Нас с ней свел академический институт, мое первое место трудоустройства, но не первый академический институт. Первый был в Москве, в аспирантуре, легендарный ИПМ, в котором рассчитывали оптимальные космические орбиты и исследовали термоядерные реакции – там я делала диссертацию по динамике шагающих аппаратов.
В Институт требовался специальный допуск. Мне пришлось подписать документ «О государственной тайне», – к нему прилагался перечень сведений, не подлежащих разглашению, солидный том с очень мелким шрифтом. Я прочла лишь две строчки, наугад, и запомнила их на всю жизнь: Ежегодный объем добычи китов и Принципы финансирования советских спортсменов.
Допуск оформили лишь к середине лета, когда вся Москва задыхалась в асфальтовом пекле. С утра в высотке еще сохранялась прохлада, я проходила к лифту мимо кухни, где Джариат, аспирантка из Дагестана, готовила плов.
– Куда это ты собралась, дорогая? – приветствовала она меня. – Встань-ка на свет, к балкону встань, а? Смотри: просвечивает. Ты никому не дашь работать.
– Джариат, там одни академики. И лауреаты!
– Академиков пожалей, а?! Как тебя Лёня отпускает?
Пассажиры в метро обмахивались газетами, а на станциях поддувало. Я выходила и купалась в Москве-реке. Не вытираясь, надевала сарафанчик, с мокрых волос текло по позвоночнику, но пока добиралась до института, высыхала даже носоглотка. Я стояла, распахнув глаза, счастливая и сухая, а очередной лейтенант КГБ сличал мое лицо с фотографией на пропуске. Молодые офицеры дежурили на посту в каждом корпусе, я бегала мимо них – на ЭВМ, к шефу, в конференц-зал и столовую – и не могла не заметить, что нравлюсь им всем.