Два побега(Из воспоминаний анархиста 1906-9 гг.)

Работая над материалами по истории анархического движения в России в годы первой русской революции, я натолкнулся на моменты, связанные с моим участием в движении, — на террористическую борьбу с царским самодержавием, на мои аресты и на мои два побега из царских тюрем.

В виду личного характера этого материала, я счел удобнее выделить его в отдельное от остальной работы издание.

В то же время ряд товарищей давно предлагали мне познакомить анархическую среду с делами давно минувших дней, в которых и я принимал участие, в частности — с моими побегами из тюрем и их обстановкой. Настоящая брошюра и выполняет это. Думаю, что она представляет некоторый материал, некоторые данные товарищам, интересующимся различными фактами и эпизодами нашего движения в прошлом.

П. А.

Годы 1905-06 были временем, когда все почти анархисты отдали большую дань боевизму — тем или иным террористическим актам. Почти не было анархиста, который по вступлении в ряды движения не делался на все сто процентов боевиком,

готовым в любую минуту идти на тот или иной акт. Революционная обстановка, чудовищные репрессии правительства создали атмосферу всеобщего боевизма, в которой рождались и росли бесчисленные и в то же время беспощадные мстители народа. Анархические группы были в каждом городе, на каждом большом заводе. Перед ними вырисовывались задачи большого общероссийского значения, — разъяснить широким народным массам затеваемый над ними великий обман буржуазии, познакомить с идеей и тактикой анархизма, создать сплоченное анархическое ядро, которое в ближайшую новую революционную волну смогло бы стать авангардом революции, способным увлечь массы, повести по анархическому пути.

Но такая работа была трудна, медленна. Она была связана с задачами более отдаленными и потому не давала исхода революционной энергии, которая кипела в каждом революционном работнике. Обезумевшая реакция давила рабочих непосредственно, сейчас. Карательные отряды и военно-полевые суды производили экзекуции над рабочими сейчас, в данный момент. И естественно, революционные рабочие отвечали на них немедленно, в данный же момент.

С средины лета 1906 г. я работал на листопрокатном заводе Шодуара в рабочем предместье Амура, близ Екатеринослава. С первых же дней я сошелся там с группой прекрасных товарищей по станку и по идее. Вопросы, вокруг которых вечно вращались наши разговоры во время работы или во время перерыва, касались только революционной борьбы. Самодержавие подвергалось нами, конечно, беспощадному разрушению. Но в те годы у нас это считалось уже азбучным, устарелым, недостаточным. Одновременно с этим мы были наполнены страстным желанием борьбы с капиталистической буржуазией и победы над ней. Алчная и нахальная, повседневно угнетающая и эксплуатирующая рабочий люд, буржуазия, по марксистской науке, в тот момент должна была быть почему-то неприкосновенной, находилась под защитой социалистических партий. С этим мы никоим образом не могли мириться и против этого всем своим существом протестовали. Призывы, которые ограничивали революционную борьбу только свержением самодержавия, подвергались нами критике и безжалостному осмеянию. В этом отношении мы имели частые схватки с социал — демократами, которых на заводе было достаточно много. Среди последних были известные тогда братья Желтенькие, Фиркович и др. Хотя и рабочие, социал — демократы слепо стояли на платформе буржуазной революции, выработанной в высоких комитетских кругах. Немногие из них, при наших выступлениях, решались усомниться в непогрешимости социал-демократического канона и соглашаться с нами. Подавляющее же большинство их являлось вымуштрованными партийцами, слепо повторявшими наказы своих лидеров из интеллигенции о том, что сначала надо добиться политической свободы, создать республику, а затем уже стремиться к свободе экономической. Этот перезрелый лозунг политической интеллигенции отдавал особым лицемерием в те годы, когда многие из русских рабочих уже знали, что в странах буржуазных республик рабочий класс и экономически и политически подавлен не менее, чем в самодержавной России.

Социалисты-революционеры (рабочие), которых на заводе также было не мало, психологически стояли ближе к нам — анархистам. Они очень сочувственно встречали нашу критику буржуазной революции, считали себя партией революции и не редко, чтобы не осрамиться перед анархистами, заявляли, что при новом революционном взрыве они также будут идти к социальной революции, звать к экспроприации и помещиков и капиталистов. И должно сказать, что в их устах это не было фразой. По своему революционному чутью, а также под влиянием анархизма, который к тому времени успел уже заявить о себе и ознакомить широкие массы с своей идеологией, многие из них мыслили революцию, как социальный переворот. Вообще, партия социалистов — революционеров была крайне неоднородна. Политический боевизм этой партии (антиправительственный террор) создал ей ореол крайней революционности и привлек в ее ряды группы рабочих, действительно революционных. Конечно, знай эти рабочие о существовании подлинной партии социальной революции, каковой является анархизм, они не задумываясь, вошли бы в эту партию и были бы там более на своем месте, нежели в партии социалистов — революционеров. Но судьбе угодно было поставить не мало таких рабочих в ряды партии социалистов — революционеров, по существу являвшейся типичной партией буржуазной революции.

Когда мы в дискуссиях говорили рабочим эсерам, что социальная революция и их партия несовместимы, что эта партия имеет законченную разработанную программу, в которой русская революция определяется, как революция буржуазная, и что с идеей социальной революции партия эсеров сейчас борется, называя анархистов утопистами, то в ответ на эти доводы рабочие эсеры нам говорили, что программа — вздор, что все дело в массах, а партийная рабочая масса в большинстве своем понимает революцию, как социальную, и во время революции эта масса будет творить социальный переворот и заставит принять в нем участие все партийное руководство во главе с ЦК партии.

Подобными настроениями жили многие рабочие в партии эсеров. В те годы они были характерны для этой партии. Недаром в начале революции целые эсеровские организации из рабочих объявляли себя анархическими, лишь только знакомились с идеологией анархизма и его тактикой (Екатеринослав). И не даром из этой партии выделился союз максималистов, ставший на платформу социальной революции в России.

Из числа таких рабочих эсеров был и Василий Бабешко. До этого он прошел уже богатую революционную школу: участвовал в ряде забастовок, в том числе и в знаменитой забастовке в 1903 году, был активным деятелем в декабрьском

вооруженном восстании рабочих в г. Александровске, откуда после подавления восстания бежал, скрывался долгое время и лишь недавно устроился на заводе Шодуара. Там я и встретился с ним впервые. Оба мы работали в одном и том же механическом цехе, ежедневно встречались и, хотя находились в разных политических партиях, быстро сближались. Бабешко был много старше меня, — ему было 28 лет, а мне — только 19, — разница в таком возрасте значительная. Я искренно удивлялся тому, что он такой революционный и так антибуржуазно настроенный, продолжает оставаться в рядах партии эсеров, а не переходит к анархистам. Он возражал, говоря, что я плохо понимаю эсеровскую идею, ссылался на Лаврова, приводил в доказательство его знаменитую брошюру «Кому принадлежит будущее», и утверждал, что между анархизмом и эсеровщиной разница небольшая. Мы спорили. Он более продолжительное, нежели я, время находился в революционном движении (с 1894 года), имел больше опыта, но на моей стороне находилась сила новой великой пролетарской идеи, которая ярко освещала настоящее и будущее порабощенного труда и безжалостно жгла ложь и лицемерие буржуазии и ее пособников из социалистического лагеря. От на редкость честного и вдумчивого Бабешки не могла ускользнуть правдивость и мощь этой идеи. Он стал признавать анархизм по всем пунктам, но с эсерами еще не порывал. Мне тогда подвернулся очень удачный аргумент. Я указал ему, что партия эсеров в своей практике совсем не имеет актов экономического и антибуржуазного террора, а это следует рассматривать, как решающее доказательство того, что она является партией буржуазной революции, в противном случае она непременно ввела бы в свою тактику и антибуржуазный и экономический террор. Но Бабешко не нуждался в доказательствах более. Он давно уже сталкивался с узко буржуазной, хотя и революционной тактикой партии. Анархизм раскрывал перед ним горизонты новой борьбы, и он с каждым днем уходил от эсерства все далее и далее. В конце 1906 года он был уже законченным анархистом-коммунистом.

1906 год был временем свирепой расправы царского самодержавия с революционным рабочим классом. Одураченные в октябре 1905 года царским манифестом, рабочие сложили свое оружие, прекратив всероссийскую железно-дорожную забастовку без каких бы то ни было реальных гарантий. Психологически разоруженные, а потому и разрозненные, они в декабре месяце того же года, при попытке вооруженных восстаний, были легко разбиты оправившимся самодержавием. Последнее успело стянуть верные войска в наиболее опасные районы и охватить мертвой петлей бунтующий рабочий класс. Военно-полевые суды работали во всю. В нашем Екатеринославе они особенно усердствовали. Не было дня, чтобы по их приговору не казнили группу рабочих в три, пять или десять человек. Казнили преимущественно анархистов. И надо отдать последним должное, — они не оставались у правительства в долгу. Не было также дня, чтобы от их руки не падал тот или иной агент правительства. В Кайдаках, на Чечеловке и особенно у нас на Амуре полиция была буквально разгромлена оружием анархистов. На Амуре полиция менялась неоднократно, но всякий раз, когда на место убитых околодочных и городовых из Екатеринослава присылали новых — последние на второй или третий день оказывались уже убитыми. Был момент, когда полицейские отказывались идти служить на Амур. Июль, август и сентябрь месяцы революционный Амур жил совсем без властей. На полотне железной дороги близ Днепра каждый вечер собирались рабочие массовки, где свободно лилось революционное слово анархистов и других партий. Это был поистине редкостный период безвластия, период полной свободы, о котором многие и многие амурские рабочие не без волнения вспоминают и по сей день.

Но в сентябре — октябре на Амур было поведено усиленное наступление властей. Был поставлен отряд стражников в 100 человек и введен сильный наряд полиции. Губернские власти отдали приказ — «вывести анархистов на Амуре». Начались сплошные облавы, аресты и убийства среди дня мало-мальски подозрительных рабочих. Многие анархисты были схвачены или убиты при отстреле. В это время был убит замечательный наш товарищ — Фишель Штейнберг (Самуил), 13-ти летний белостоцкий рабочий, который за несколько дней перед этим выступал на рабочих массовках, гипнотизируя массу своей искренней и необыкновенно проникновенной речью. А еще раньше этого был убит (застрелился при облаве) Павел Гольман, на похороны которого собрался весь рабочий Екатеринослав.

Карательной экспедицией руководил помощник пристава Яков Кривоноженко. До 1900 года он учился в Екатеринославской семинарии, но за пьянство был исключен и несколько лет после этого находился в среде амурских босяков. В годы революции поступил на службу в полицию, быстро выдвинулся пониманием дела, а, главное, — своим преследованием революционных рабочих. Ему-то и был дан амурский район для «наведения порядка». Имея в своем распоряжении сотню стражников и многочисленную полицию, он дни и ночи занимался арестами или убийствами рабочих и, действительно, в полтора-два месяца достиг больших результатов. Десятки рабочих им были убиты на местах, а еще более отдано в распоряжение военно-полевых палачей. Сам он, вечно окруженный сворой полицейских и стражников, одетый в панцырь, оставался недосягаемым для анархистских пуль. Он прекрасно сознавал, что анархисты его ловят и потому взял себе за правило расстреливать на расстоянии, даже без предупреждения, каждого, кто ему покажется подозрительным. Раза два на него производили покушения, но оба раза покушавшиеся были убиты.

В конце концов Кривоноженко сделался полным хозяином Амура. Ему стало уже мало охоты на рабочих. Каждодневно он со своей сворой появлялся на базаре, грабил, сколько ему хотелось, деревенских торговок, наводил нагайками порядок и непременно тащил кого-либо с базара в участок, где обыкновенно побоями отнимал жизнь у приводимых. Подобное же царство полицейского террора установилось в самом Екатеринославе и во всех его окрестностях.

Все это нами остро переживалось. Я, Бабешко и еще несколько товарищей неоднократно обсуждали вопрос, как быть? В первую очередь, хотелось нанести удар новоявленному диктатору, — Кривоноженко, так, чтобы после другим не было повадно идти по его стопам.