Два побега(Из воспоминаний анархиста 1906-9 гг.)
Шрифт:
В первых числах марта 1907 года получилось известие, что Кривоноженко переводится в г. Александровск уже на должность пристава. Мы решили не упустить момент и взять его при посадке в поезд или в дороге. Необходимо было знать время и место его отъезда. Это взял на себя Бек, живший по соседству с Кривоноженко. И вот 6-го марта часов в шесть вечера Бек спешно сообщает мне и Бабешко, что через три часа Кривоноженко уезжает с вечерним девятичасовым пассажирским поездом со станции Амур. Сопровождает его группа стражников в 4–5 человек. Надо было немедленно решить, брать сейчас Кривоноженко или нет. Решили брать. Ибо это последний момент, когда он у нас так близко под руками; впоследствии, быть может, трудно будет его сыскать. Быстро достали мы свои новенькие браунинги, недавно полученные и еще необстрелянные. Попрощавшись с Николаем и членами своей семьи, я и Бабешко отправились на вокзал и стали там поджидать Кривоноженко. Он явился с довольно многочисленной группой стражников минут за пять до отхода поезда. Взять его не было возможности, не обрекши себя на верную смерть. Решили сесть в поезд и там улучить момент. С Кривоноженко сели в поезд три стражника, ко к нашему огромному разочарованию и озлоблению они прошли
По дороге я вспомнил, что еще ни разу не пробовал своего нового браунинга. Такие новенькие как раз и подводят. Я прошел несколько вагонов, зашел в помещение истопника, который находился где-то в другой части поезда, плотно закрыл за собой дверь и произвел выстрел в открытую печь. Браунинг легко отдал и исправно поставил новый патрон на место выпавшего первого. Звук выстрела был довольно громкий, но мне казалось, что за грохотом поезда он не мог быть слышен в отдаленных вагонах. И действительно, Бабешко, бывший через вагон от меня, не слыхал его.
После четырехчасового, томительного от ожидания, пути мы стали подъезжать к Александровску. Последний пролет мы стояли на площадке вагона и всматривались в приближающийся к нам город. Вот, наконец, замелькали огни станции, поезд наш замедлил ход и подкатил к платформе. Каково же было наше удивление, когда на платформе мы увидели многочисленный наряд полиции. Ясно, что он прибыл встречать Кривоноженко. Как только последний вышел из вагона, полицейские и околодочные немедленно окружили его тесным кольцом, и все вместе двинулись к выходу, на заднюю сторону станции. Что делать? Вопрос надо было решить в две-три секунды. Было мучительно больно отказаться вновь от начатого дела. Но сейчас наше положение стало еще хуже того, какое мы имели четыре часа назад, на станции Амур. Теперь нам предстояло вступить в перестрелку с 14–15 стражниками. Быстро мы переглянулись.
— Ну, как? — шепнул я. — «Если решим погибнуть сейчас, то можно начать», — ответил Бабешко. Чрезвычайным усилием воли мы все же и на этот раз удержались от выступления. Кривоноженко тем временем сел в закрытый фаэтон и, сопровождаемый верховыми стражниками, быстро умчался. Из полумрака станционного здания мы взглядом проводили помчавшуюся свору и, когда она скрылась, искренно рассмеялись своей неудаче, которая так настойчиво преследовала нас всю эту ночь.
Надо было подумать об устройстве самих себя. В Александровске я был впервые, знакомых в нем никого не имел и потому вопрос нашего устройства всецело предоставил Бабешко. Мы пробыли около часа в помещении вокзала, а затем, как только стало светать, отправились к местному рабочему, — другу и приятелю Бабешко — Зотенко. Последний работал в тех самых железнодорожных мастерских, начальником коих был отъявленный палач рабочих инженер Василенко и откуда Бабешко бежал после вооруженного восстания в декабре 1905 г. У меня мгновенно мелькнула мысль, что раз дело с Кривоноженко сорвалось, то надо покончить с Василенко, который все равно стоял на очереди. Одновременно почти такая же мысль мелькнула и у Бабешко. Обидно за себя и неловко перед товарищами было возвращаться ни с чем после такого длинного и хлопотливого путешествия. По дороге к Зотенко мы окончательно решили, что сегодня же «берем на себя» Василенко, если только он здесь и не будет непреодолимых препятствий.
Зотенко встретил нас, неожиданных гостей, очень хорошо. Мы сразу познакомили его с мытарством и неудачей протекшей ночи и посвятили в свои дальнейшие планы. Он нисколько не был удивлен и совместно с нами принялся обсуждать план нашего нападения на Василенко, как будто мы уже не в первый раз вели с ним беседу на эту тему или как будто этот план был и его планом. Последнее скорее всего отвечало действительности, так как редкий рабочий александровских мастерских не задумывался о «снятии» Василенко. Зотенко же был боевик, случайно не раскрытый администрацией жел. дороги и полицией. Он познакомил нас с нынешним положением в мастерских. Рабочие все более и более завинчиваются. Индивидуальные увольнения за грехи недавнего прошлого продолжаются. Ходишь на работу, по каждый день ждешь либо увольнения, либо ареста. На каждом шагу вводятся порядки, унижающие всякое достоинство рабочих. Жмут экономически и административно. И, конечно, во главе этого похода на рабочих стоит Василенко. Он все грозит и обещает навести в мастерских «настоящие порядки».
Взять его, по мнению Зотенко, удобнее всего на полотне железкой дороги, по которому он каждое утро идет в мастерские. Всегда около 8 1/2 — 9 ч. утра он, без всякой охраны, подходит к мастерским. Час этот удобен тем, что в это время город еще не вполне встал на ноги, жандармерия и полиция лишь размещаются по своим районам. Можно бесшумно сделать дело и быстро скрыться. Мы так и решили. Шел уже седьмой час, Зотенко заспешил на работу, пожелал нам успеха и благополучия, сказал, что с нетерпением будет ждать первых сигналов дела, попрощался и ушел. Мы остались в обществе его жены, которая подкрепила наши силы завтраком, рассказала, какими улицами идти к мастерской и какими следует отступать, чтобы лучше скрыться.
Времени у нас оставалось немного, — не более часа. Надо было еще раз обсудить план нападения, предусмотреть разные мелочи, сделать все необходимое. Решено было подойти к Василенко с письмом, передать письмо ему в руки, и когда он займется им, стрелять в него. Письмо решил передать Бабешко, как рабочий, которого Василенко должен знать лично. Он же хотел первый стрелять в него. Мы взяли конверт и бумагу. На конверте я написал: «Fro Высокоблагородию, Ивану Потапычу Василенко, Начальнику главных жел. дор. мастерских». — Что же положить в конверт? Пустой лист бумаги или написать что либо? Решили в двух словах написать мотивы убийства. Я написал фразу: «Как враг рабочего класса, вы приговорены рабочими террористами к казни за вашу роль в подавлении декабрьского восстания, за репрессии». Бабешко эта фраза не понравилась: она грозила растянуться. —
На улице стояла непроходимая грязь от шедших накануне дождей. Мы находились в окраинной части города и пробирались к полотну жел. дороги. Некоторое расстояние приходилось идти полем. На душе не было никакого беспокойства. Волевое напряжение убило всякое волнение. Мы были вполне уверены в том, что выполним намеченный акт и благополучно скроемся. Молодость ли тому была причиной или же обстановка казалась нам крайне благоприятной, но мы ни в малейшей степени не сомневались в благополучном для нас исходе дела и рассчитывали того же дня вечером быть у себя дома. Незаметно мы приблизились к полотну жел. дороги и через минут пять справа от себя, на расстоянии, увидели две мужские фигуры, шедшие по направлению к мастерским. Бебешко стал всматриваться и через некоторое время в одной из фигур стал узнавать Василенко. Мы прибавили ходу, стараясь опередить шедших людей и пересечь им дорогу раньше, чем они поравняются с нами. Мы быстро сближались по линиям прямого угла. «Это он» — шепнул Бабешко. Я сейчас же спустил предохранитель браунинга, находившегося у меня в кармане пальто. Мы стали подыматься по насыпи на полотно и взобрались на него в то время, когда Василенко не дошел до нас шагов на 25–30. С ним шел молодой человек и, видно, о чем то просил его.
Приходится удивляться, почему Василенко сразу же не проявил необходимой подозрительности в отношении нас. Он видел, как мы издалека пробирались к полотну жел. дороги и, взобравшись на него, замедлили ход. Этого не должен был не учесть такой человек, как он. Должно быть, спутник его, очевидно случайный проситель, заставил его в этот момент мыслить в ином направлении и усыпил в нем бдительность.
Когда они поравнялись с нами, Бабешко слегка приподнял шапку и передал письмо Василенко. Тот взял письмо, удивленно пробежал глазами адрес и начал распечатывать конверт. И вот в этот момент я произвел выстрел прямо в грудь Василенко. Спутник его в ужасе отпрянул в сторону, а сам Василенко с дико вывороченными глазами засуетился и в мгновение выхватил из бокового кармана пальто блестящий никелевый браунинг. Я спокойно, один за другим, произвел три выстрела ему в лоб. Характерная тень прошла по его лицу, и он ничком повалился наземь. Это произошло так быстро, что Бабешко не успел произвести ни одного выстрела. Произошло это недалеко от мастерских, где стояли сторожа и группа рабочих, которые все видели. Мы спустились с насыпи и медленно направились через поле опять в город. Бежать мы не хотели, это нам казалось унижением революционного достоинства, и мы некоторое время шли шагом. Это удовольствие оказалось для нас роковым. Побеги мы сразу, мы перебежали бы поле и вошли бы в город ранее, нежели туда дошла тревога, и свободно могли бы замести свои следы в маленьких кривых уличках. Но мы упустили 5–7 минут времени, в течении которых был поднят невероятный шум в разных пунктах недалеко от места происшествия. Как раз в это время случайно проезжала коляска с жандармами. Она устремилась к нам, раздались выстрелы. Со стороны завода неслась группа людей с криками и жестами в нашу сторону. А на окраине города, куда мы держали путь, стояли уже толпы людей, смотревших на нас. Мы тогда стали бежать, стараясь скорее попасть в город и в нем скрыться. Первую группу людей, хотевшую нас перехватить, мы рассеяли простым наведением на нее револьверов. Попав на улицу, мы хотели придать себе спокойный вид, дабы не привлекать к себе внимания еще большего, перейти из одного двора в другой, из одной улицы в другую и так скрыться. Но многочисленные толпы с отчаянными криками мчались за нами. Показался городовой, бегущий нам на перерез; пришлось дать по нем несколько выстрелов. Толпа возросла, вопль ее несся с разных сторон. Появились жандармы, конные стражники и началась всеобщая бешенная погоня за нами.
Мы перебегали из двора во двор, стараясь так скрыться. Но попадавшиеся нам дворики были крохотные. Толпа и конная стража все время не упускали нас из вида и в то же время перерезали нам путь. С боков, через заборы по нас беспорядочно стреляли, на что мы отвечали также беспорядочной стрельбой. Пробежав так несколько кварталов, мы почувствовали, что погоня как будто отстала: шум и крики стали слабее. Мы перевели дух и стали прислушиваться. Крики совсем стихли. Мы решили, что погоня устремилась по ложному пути. Так мы простояли в одном сарайчике минут десять и намеревались уже пробираться дальше, когда из за заборов показались несколько голов стражников, засматривавших во внутрь двора, а с задней стороны явственно послышались приближающиеся шаги и осторожные людские голоса. Не было сомнения, что мы окружены. Мы решили биться до последнего. Подбежав к забору, мы дали несколько выстрелов в стражников, отбросили их, перескочили через забор и побежали дальше. Но уже со всех сторон к нам неслись группы стражников, полицейских и жандармов. Впопыхах мы, вернее Бабешко, не заметили, что приблизились к самому полицейскому участку, откуда на нас выбежали все находившиеся там полицейские и стражники. Совершенно непонятно, как в тот момент нас не убили и даже не ранили. Нас беспрерывно обстреливали на расстоянии нескольких шагов. Я видел, как один жандарм в двух шагах стрелял в спину Бабешко, перелезавшего через забор, и даже не задел его. Надо думать, что крайне тугая пружина нагана была причиной столь неудачной стрельбы. В конце концов, мы очутились совсем около полицейского участка, и последняя наша борьба происходила во дворе какого то дома казенного образца. Браунинг Бабешко перестал работать — испортился затвор. У меня имелось еще несколько патронов, которые я торопился вставить в свой исправно действующий браунинг. И вот в этот момент я был сбит с ног каким то тяжелым ударом со стороны, откуда я его не ожидал. В ушах у меня зазвенело; на мгновение пелена застлала мне глаза. Я собрал все усилие воли, чтобы не потерять сознания и действительно потерял его. Но в это время группа жандармов уже навалилась на Бабешко. У меня был выбит браунинг. Уже в лежащего и избитого один жандарм в упор выстрелил в меня, но опять промахнулся.