Два романа об отравителях
Шрифт:
Он слегка поклонился в сторону Марджори. Его манеры чем — то напоминали Эллиоту врача, щупающего пульс у больного, да и на лице было то же выражение сосредоточенного спокойствия.
— Разумеется, вы были здесь, — сказала Марджори.
— Вы абсолютно уверены? — настойчиво спросил Эллиот.
— Абсолютно. Я видела его рубашку и лысину, — с нажимом продолжала Марджори, — и… о, конечно, я видела его! И дыхание тоже слышала. Вы когда — нибудь были на спиритическом сеансе? Разве вы не обратили бы внимание, если бы кто — то вдруг вышел?
— А что скажете вы, мистер Хардинг? Хардинг слегка замялся.
—
— А меня вы видели? — спросил профессор Инграм.
— Что? — переспросил Хардинг, не отрывавший глаз от Марджори.
— Я спросил: меня вы видели?
— Ясно, что видел! По — моему, вы, наклонившись, пытались посмотреть на свои часы. В комнате вы были вне всяких сомнений.
Хардингом овладело сейчас такое оживление, что казалось — еще немного и он, сияя от удовольствия, пустится в пляс по комнате.
Тем не менее, у Эллиота было ощущение, что он движется наощупь во все более и более густом тумане. Не дело, а какая — то психологическая трясина. В любом случае, сейчас он хотел убедиться, что эти люди говорят правду или хотя бы верят, что говорят ее.
— Перед вами, — заговорил профессор Инграм, — коллективное алиби, примечательное своей надежностью. Просто невозможно, чтобы кто — то из нас совершил это преступление. На этом твердом, как скала, фундаменте вы и должны строить свою теорию, в чем бы она не состояла. Ясно, что вы вправе усомниться в наших словах, но проще простого проверить их. Сделайте пробу! Посадите нас так, как мы сидели тогда, погасите свет, включите ту лампу в кабинете — и сами убедитесь, что никто из нас не мог выйти из комнаты незамеченным.
— Боюсь, что этого мы сделать не сможем, разве что у вас есть еще одна такая фотолампа, — сказал Эллиот. — Та, что была здесь, перегорела. Кроме того…
— Но ведь… — воскликнула было Марджори и умолкла, пристально глядя полными любопытства глазами на закрытую дверь.
— …кроме того, — продолжал Эллиот, — быть может, вы не единственные, кто рассчитывает на алиби. Мисс Вилс, я хочу задать вам один вопрос. Недавно вы уверенно заявили, что часы в кабинете шли правильно. Откуда у вас такая уверенность?
— Простите?
Эллиот повторил свой вопрос.
— Потому что они поломаны, — выходя из задумчивости, ответила Марджори. — То есть, я хочу сказать, что совсем сломан тот винтик, которым переводят стрелки, так что часы нельзя переставить даже на минуту. А идут они прекрасно: никогда не спешили и не отставали.
Профессор
— Ясно. Когда был сломан этот винтик, мисс Вилс?
— Вчера утром. Памела, одна из наших служанок, сломала его, когда убирала в кабинете дяди Марка. Она заводила часы, задела нечаянно этот винтик и сломала его. Я думала, что дядя Марк будет просто вне себя от ярости. Он ведь даже убирать в своем кабинете разрешал только раз в неделю, потому что там хранились все его деловые бумаги и, главное, рукопись, над которой он работал и трогать которую нам было строго запрещено. Однако, этого не произошло.
— Чего не произошло?
— Ну, он не пришел в ярость. Скорее даже напротив. Дядя вошел как раз в тот самый момент, когда все это случилось. Я начала говорить, что часы можно отправить в мастерскую и там их мгновенно починят.
Он несколько секунд глядел на часы, а потом вдруг расхохотался и сказал, что часы сейчас идут точно и ему даже нравится, что положение стрелок нельзя теперь изменить никакими силами, так что пока завод не кончится (а у этих часов он недельный) в мастерскую отправлять их нет смысла. Потом он добавил еще, что Памела — отличная девушка и ее родители могут только радоваться, что у них такая дочка. Потому я так хорошо все и запомнила.
Любопытно, — подумал Эллиот, — чего ради человек может остановиться перед часами и внезапно расхохотаться? Однако, долго размышлять над этим ему не пришлось. В двери, ведущей из холла, появился майор Кроу.
— Можно вас на минутку, инспектор? — спросил он с какой — то странной интонацией в голосе.
Эллиот вышел к нему, притворил за собой дверь. Просторный холл с широкой пологой лестницей был отделан светлым дубом, а пол был натерт до ослепительного блеска. Небольшая лампа бросала круг света на телефон, стоящий на столике возле лестницы.
Вид у майора был обманчиво безобидным, но глаза поблескивали с явным ехидством. Он кивнул головой в сторону телефона.
— Я только что поговорил с Билли Эмсвортом.
— Билли Эмсвортом? Кто это?
— Мужчина, жена которого родила сегодня ночью сына. Те самые роды, которые — помните? — принимал Джо Чесни. Я знаю, что время для телефонных разговоров не совсем обычное, но решил, что Эмсворт, скорее всего, все равно не спит по случаю такого события в семье. Так оно и оказалось, и я побеседовал с ним. Разумеется, я не стал рассказывать ему о том, что здесь стряслось, — просто поздравил и, надеюсь, ему не пришло в голову раздумывать над тем, с чего ради я решил поздравлять его в два часа ночи. — Майор глубоко вздохнул. — Так вот, если часы в кабинете шли правильно, у Джо Чесни совершенно неопровержимое алиби.
Эллиот промолчал, ожидая, что будет дальше.
— Мальчишка родился около четверти двенадцатого. Потом Чесни посидел еще, беседуя с Эмсвортом и его друзьями. Все хорошо запомнили, когда ушел доктор. Дело в том, что, когда Эмсворт провожал доктора до лестницы, часы на церкви как раз пробили двенадцать и Эмсворт, остановившись, произнес небольшую речь насчет наступления нового, радостного дня. Таким образом, время ухода Чесни твердо установлено. Ну, а Эмсворт живет на другом конце Содбери Кросс. Добраться сюда к моменту, когда было совершено преступление, Чесни никак не мог. Что вы на это скажете?