Два шага маятника
Шрифт:
Карел вызвал лабораторию. Подошел его помощник Дани.
Меля беспокоит Эдит, сказал Карел.
Она в полусне. Функции ослаблены, но без опасного упадка.
– Дани подождал, не будет ли вопросов еще, затем спросил: - Может быть, немного повысить температуру?
– Я потому и позвонил. Только будьте осторожны, Данц. Крольчиха нам очень нужна.
Я тоже так считаю, шеф, повеселевшим голосом ответил он.
– Она выдержит, можете быть спокойны.
Карел положил трубку, подумал, что Данц в общем хороший малый и смышленый медик, но очень осторожен. Так и полагается. Одни осторожен, второй любит
Если Эдит останется жива, они еще возьмутся за нее! Кое-что имеется в арсенале!
Карел опять уселся в кресло. В темноте так славно думается.
В это время в передней раздался короткий звонок. Кто это на ночь глядя?
Карел прошел через темный коридор, спустился по ступенькам и открыл дверь. С улицы скользнула полоска бледного света. У двери стоял Ласкар. Лицо его было озабочено. Он выглядел старше своих лет.
– Что-нибудь случилось?
Ласкар вошел, не ответив. Споткнулся о ступеньку, крякнул.
– Зажги свет, - сказал он недовольно.
Карел повернул выключатель. Ласкар сощурился. Да, выглядел он неважно. Карел обнял его за плечи. Старший брат только вздохнул и тяжело опустился в кресло.
– Неприятности?
– Нет, годы, Карел.
– Много об этом не следует думать.
– Хотелось бы забыть. Да не получается. Сегодня у меня был трудный день. Слишком много событий.
– Хорошие события.
– Карел произнес эти слова настолько печально, что Ласкар улыбнулся.
– Вижу, дела в лаборатории не очень блестящи.
– Угадал. Топчемся на месте.
Они помолчали.
Ласкар Долли имел неосторожность родиться на восемнадцать лет раньше Карела - и отсюда берут начало некоторые стороны характера, отличающие Ласкара от брата. Все самое скверное, что случилось с народами мира в первую половину двадцатого века, в той или иной степени затронуло старшего Долли и, конечно, оставило на нем свои суровые отметины. Младший Долли не помнил первой мировой войны по вполне понятной причине: его еще не было. Зато Ласкар Долли может рассказать нам, с каким ужасом смотрел он, маленький мальчик, на пожары в родном городе, на чужих солдат, слушал грохот пушек и как ему хотелось есть… Карел не знал тяжестей послевоенных лет. Юный Ласкар испытал и это. Наконец, фашизм для Карела - только черное пятно в прошлом, известное по книгам, фильмам и смутным воспоминаниям детства, а для Ласкара фашизм обернулся и предательством его бывших друзей, и унижениями, и даже концлагерем. Вторая мировая война оставила на теле старшего Долли рубцы от осколков бомб, в мыслях - ненависть к войне и ко всякой диктатуре, а в характере некоторую долю цинизма и удрученности, очень мешавших ему чувствовать себя счастливым даже в хорошие минуты жизни. Война отняла у него и семью, сделала одиноким, а долгое одиночество породило замкнутость. Он стал угрюмым и сосредоточенным. На самую остроумную шутку Ласкар отвечал лишь скупой улыбкой. Он разучился радоваться.
– Ты действуешь на нервы, - сказал как-то Карел.
– Купи себе сборник анекдотов, юморесок, ходи в оперетту, научись улыбаться, наконец!
– К дьяволу!
– беззлобно огрызнулся Ласкар и больше не говорил на эту тему.
А Карел смотрел тогда на него и с невольным страхом думал: «Неужели и я буду таким?»
Здесь не стоит описывать
Вообще говоря, Ласкара знали в мире как виднейшего физика-атомщика и совсем не знали как человека.
А он был очень несчастен. Несомненно, что род занятий играл в этом какую-то роль. Но главным несчастьем была, конечно, старость, настигшая его очень рано после тяжелых лет жизни и после многих болезней, одна из которых прочно оседлала физика и уже не выпускала из своих лап. Это стенокардия. Невозможно настроиться на мажорный топ, когда ежеминутно ожидаешь острую боль в сердце. Ведь она может возникнуть по любому поводу и в любое время. Не до улыбок.
…Физик откинулся на спинку кресла и сидел, закрыв глаза. Карел смотрел на него и думал о том, как быстро сдает старший брат. Крупное, когда-то волевое лицо Ласкара заметно осунулось, под глазами набухли мешки. И эта постоянная бледность. От былой привлекательности у него не осталось и следа. А что ждать в будущем?
Ласкар словно угадал, о чем думает брат. Он внезапно открыл глаза и перехватил взгляд Карела.
– Жалеешь?
– Да, конечно… Хочу тебе помочь, но не знаю, как. Давай лучше поговорим.
– Подожди-ка… - Ласкар вытащил из кармана стеклянную баночку и, загадочно улыбаясь, открыл пробку.
– Утешительное средство.
– Что это?
Новое средство. Нитроакопентон. Лекарство, если угодно, превосходное. Но это лекарство - утешитель. Оно не вылечивает, хотя и помогает. Как и твои средства против старения.
Он положил таблетку под язык. Карел промолчал.
Не обижайся. Ты еще найдешь путь к успеху.
Но Карел не поддержал этого разговора. Он сказал о другом:
– Вы сегодня сделали доброе дело, Ласкар. Если Академия решила… Ты говорил мне по телефону насчет ваших планов…
– О да! Разрыв с Браварией и новая политика Силурии позволили там отказаться от военных аспектов работы над ядерными реакциями. Никакой бомбы. Атом для мира. Именно в этой области у нас огромные возможности. Пора бросить играть с огнем. Дальше идти некуда.
– А что вам ответили?
– Пока ничего. Но страна отказалась присоединиться к военным блокам. Это для всех хорошо. Для тебя особенно.
– Я понимаю. Буду готовиться к поездке.
– И не грусти по поводу своих неудач. Временное явление, поверь мне.
– Можно подумать, что тебе поручено сгладить неприятности на моей дороге.
– Ошибаешься. Как раз я хочу сказать обратное: нора тебе бросить занятие бесполезной хемотерапией и подняться выше.
– Выше? Куда выше, Ласкар?
– Боже мой, да ты сам говорил мне!
– Имеется в виду физика?
– Ну конечно! Разве не ты твердил о своем желании сблизить биологию и физику. Отличная мысль, мой мальчик!