Два света
Шрифт:
Жизнь среди занятий имела свои приятности. Почти целый день просиживая за делами, Алексей не видал Карлинских: но вечером все сходились за чаем, вели приятный разговор, и после ужина Алексей еще долго беседовал наедине с Юлианом. Дробицкий заметил, что Юлиан, исключительно говоривший прежде о своей привязанности к Поле, с некоторого времени вдруг перестал говорить об этом предмете. Принимая это молчание за дурной признак, Алексей начал внимательнее следить за молодыми людьми, но ничего нового не заметил в их обращении.
Между тем, в его собственном сердце постепенно росло идеальное, тихое чувство к Анне, росло собственной силой,
Президент, смеясь, называл ее святой. Юлиан конфузился, когда она смотрела на него, сидящего рядом с Полей. Алексей дрожал при мысли, что Анна не поймет его и, как преступника, выгонит из своей святыни, не один раз даже представлялось ему, что он пятнает ее своим взглядом и оскорбляет своею мыслью.
Несмотря на все это, Анна была мила, привлекательна, улыбалась. При всей строгости она была нежна, снисходительна к ближним, необыкновенно добра и полна самоотвержения. Черты и выражение лица ее, казалось, говорили больше, чем слова: иногда взгляд ее сжигал и глаза горели, иногда следы глубокой тоски как будто выражали душевное страдание, но эти тайны никогда не выходили наружу. Ее жизнь была чрезвычайно деятельна: молитва… ухаживание за Эмилием… лечение больных… бедные… чтение священных книг… иногда рисование — занимали все время, так что у нее не оставалось почти ни одной свободной минуты.
Между тем Алексей, может быть, больше всех других молодых людей нравился Анне, но ее сердце не выразило ни малейшего доказательства уважения и привязанности к нему, ни разу не забилось для него.
В ее глазах Дробицкий всегда был существом другого света, другой породы, другого происхождения, а, может быть она еще не могла любить так, как любят другие, и еще ждала неминуемого дня и часа, которые должны были принести ей в одну минуту и чувство, и страдание…
Юлиан, сделавшись более свободным и веселым, со всей страстью обратился к Поле, а так как Алексей всегда старался изгнать эту любовь из его сердца, то Юлиан перестал открываться своему другу и сосредоточился в самом себе… Наступили минуты сильной борьбы. Юлиан твердо решил, что он никогда не выскажет первый своей тайны, но она против воли выражалась во взглядах и словах его. Поля, со своей стороны, с каким-то отчаянием шла вперед, вовсе не заботясь о будущем, только бы настоящее вполне принадлежало ей. С каждым днем она становилась настойчивее, легкомысленнее, часто приходила в гостиную с заплаканными глазами, сердилась, скучала, то вдруг лихорадочно веселилась, вызывала Юлиана, ссорилась с ним и извинялась… Юлиан сопротивлялся все слабей и слабей, горел, безумствовал, но не терял благородства, сознавая, что не должен пользоваться исключительным положением и минутной горячкой…
Впрочем, бывали у него минуты страшно тяжелые, он едва мог бороться сам с собою, потому что любовь его к Поле с каждым днем становилась сильнее и пламеннее. Анна во всем этом видела только ребячество, забаву или дружбу, но не предполагала страсти, потому что не могла понимать ее силы. Поэтому она была спокойна и, что всего хуже, не один раз, в невинной простоте своей, еще помогала сближению влюбленных. Каждую минуту развлечения Юлиана она считала бы счастьем, потому что искренно любила брата… и не воображала,
Алексей с беспокойством и раздражением смотрел на такое положение вещей, но влюбленные тщательно избегали глаз его, и не столько Поля, ни перед кем не имевшая секретов и почти хвалившаяся своим чувством, сколько Юлиан, который опасался, чтобы суровый упрек друга не отогнал его от порога рая. Наконец Алексей ясно заметил, что молодые люди с каждым днем теснее, искреннее привязываются друг к другу. Долго думал он, что делать. Однажды, во время прогулки, оставшись с Полей наедине, — потому что Анна ушла к Эмилию, а Юлиана позвали в гостиную для приема какого-то гостя, Алексей решился откровенно поговорить с сиротою. Ничего не было легче, как навести разговор на желаемый предмет, потому что Поля ежеминутно обнаруживала свое чувство.
— Вы холодны, как гранит! — с улыбкой сказала девушка, заглядывая в глаза Алексею. — Жаль мне вас, потому что вы никогда не будете любить…
— Мне думается, что и вы должны бы желать того же…
— Так неужели равнодушие может принести счастье!.. Стыдитесь! Вы еще так молоды, а между тем, сердце ваше так холодно…
Алексей улыбнулся и сказал девушке:
— Не только я так холоден, но и вам желал бы походить на меня.
— Значит, вы находите, что я слишком пламенна?
— Нет! Но… но…
— Что же — но? Скажите откровенно, что вы думаете обо мне?
— Я думаю, что никто так усердно не хлопочет о своем счастье, как вы хлопочете о слезах и страданиях…
Поля взглянула на Алексея. Уже слеза дрожала на ее ресницах, потому что у нее улыбка всегда мгновенно сменялась плачем, и она спросила:
— Каким образом вы знаете это?
— Я вижу, даже против своего желания.
— Вам только так кажется.
— Не думаю.
Поля громко рассмеялась и воскликнула:
— О, ничего нет опаснее этих холодных и обиженных природою людей! Ревность двоит и увеличивает в их глазах предметы, сами они — камни — и кричат на каждого, кто только смеет тронуться с места. Вы не понимаете жизни.
— Понимаю, только не так, как вы.
— Ну, конечно. Вы медленно и систематически устраиваете ее себе, внимательно смотрите на каждое обстоятельство и уже думаете о спокойствии под старость… о спокойствии близ теплого камина. Фи, фи! А я так хочу проглотить весь свой запас в несколько минут, упиться им, а завтра умереть весело и с улыбкою на устах…
— О, вы еще не знаете, как тяжело человеку нести бремя жизни, если он потеряет силы…
— Откуда вы почерпнули подобную истину? Из опыта? Но, поверьте, это ни более, ни менее как сказка старых сумасбродов, не понимающих, что они говорят… Притом, какое вам дело до моей будущности? Оставьте меня, не надоедайте мне вашими наставлениями… О, вы думаете, что и я, со своей стороны, не сумела бы прочитать вам маленькое наставление, если бы только захотела…
Она взглянула в глаза Алексею, он покраснел, но, приняв смелое выражение, спросил Полю:
— Мне? Пожалуйста, дайте мне наставление, какое вам угодно.
— Есть вещи, которые, как далеко ни будете вы хоронить их, никогда не скроются… одно чувство подобно мускусу… его запах непременно распространяется в воздухе…
— Вы точно говорите в бреду! — отвечал Алексей, принимая хладнокровное выражение.
— Сны бывают пророческие…
— Что касается до меня, — прибавил Дробицкий, — то я гляжу, сожалею, опасаюсь и от всего сердца…