Два света
Шрифт:
— Благодарю вас! — перебила Поля решительным тоном. — Не говорите далее… Я только одну жизнь понимаю… самую короткую, но полную, страстную, безумную… Жить два дня или сто лет до минуты кончины — одно и то же… каждый избирает себе жизнь по своему вкусу. Все, что вы сказали мне, я уж не раз говорила сама себе и наконец пришла к заключению.
Поля вдруг остановилась и прибавила:
— Пришла к заключению, что я не давала вам права вмешиваться в мое положение.
И она подала Алексею свою беленькую ручку, взглянула ему в глаза, как будто желая сказать: "Я на все готова!" и начала проворно сбирать цветы, потому что Юлиан подошел к ним. Видя на лице Поли и Алексея следы замешательства и не зная причины его, ревнивый молодой человек, подобно всем влюбленным, вообразил себе, — и уже не в первый
— Пройдемся немного, — сказал ему Юлиан в беспокойстве, — мне надо кое о чем поговорить с тобой.
— Пойдем.
Поля рассмеялась, глядя им вслед. Едва они отошли на несколько шагов, Карлинский спросил Алексея:
— О чем вы говорили с Полей?
— О самых обыкновенных вещах.
— Алексей, ты не обманешь меня… Признайся, что ты влюблен в нее?
Алексей разразился таким искренним смехом, что Юлиан одумался и покраснел.
— Во-первых, я уже сто раз говорил тебе, что никогда не могу полюбить Полю. Я только питаю к ней братскую привязанность.
— Неправда!
— Во-вторых… слушай хорошенько, — прибавил с живостью Дробицкий, — если ты подозреваешь меня в измене, то скажи, какой я подал к этому повод? Если бы я любил Полю, то, верно, не скрывал бы любви своей, как ты…
— Извини меня. Страсть ослепила меня, и мне кажется, что весь свет должен любить ее.
— Юлиан! Ради Бога, уезжай, беги отсюда… это худо кончится… предсказываю тебе…
— Я не люблю пророков! Оставь меня! Еще ничего не началось и нечему кончаться. Поговорим о чем-нибудь другом.
— Ты явно избегаешь откровенности со мною, это худой знак, милый Юлиан!
— Ты не понимаешь меня.
— Давно ли?
— Прости меня, я не знаю, что говорю… но теперь говорить не могу… когда-нибудь, после…
— Почему ты не хочешь уехать?
— Не могу… каждая минута для меня драгоценна…
— Ты не хочешь послушаться меня…
Юлиан замолчал, проговорив затем тихим голосом:
— Ты человек без сердца!
Алексей вздохнул и также замолчал.
Таким образом, для постороннего человека жизнь в Карлине текла спокойно, тихо, счастливо… но на дне, под этой блестящей поверхностью вод, озаряемых солнцем… много было черной тины и нечистоты! Одна Анна была здесь самостоятельна и спокойна, — у всех прочих жителей старинного замка улыбка только скрывала тайные слезы. Алексей, искренно привязавшийся к ним, решился секретно заняться бедным Эмилием и начал по возможности собирать сведения о воспитании глухонемых, намереваясь, хоть поздно, зажечь искру сознания у несчастного существа, до сих пор чрезвычайно слабого и подверженного столь ужасной болезни, что все окружающие должны были исключительно заботиться только о его здоровье. Прежде всего Алексей постарался сблизиться с молодым человеком, потом, во имя Божие, с трепетом сердца, пользуясь минутами, когда Анна не могла застать его у Эмилия, начал учить его… В подобных случаях затруднительнее всего начало, потом, после первого шага, дело идет уже само собою, но первый шаг в сознании чрезвычайно труден. Эмилий был своеволен, очень рассеян и изнежен, его оставляли в совершенном пренебрежении и только забавляли. Принудить его к внимательности и напряжению душевных сил с первого разу казалось невозможно. Но Алексей не терял надежды. При первом непонятном слове или явлении Эмилий выражал нетерпеливость, вздрагивал… Учитель при первом признаке усталости оставлял свои попытки, но на другой день опять принимался за дело. Алексей долго колебался, долго без всякого успеха испытывал пути, указываемые в книгах, наконец в любимых картинах Эмилия нашел средство к объяснению с ним и к открытию ему света… Блеснул первый луч… Эмилий был спасен.
Алексей по несколько раз в день приходил к нему, начинал забавами, потом незаметно пытался учить его, оставлял это занятие и начинал опять. Не знаю — каким чудом совершалось то, что Эмилий не испугался, не возненавидел Алексея, напротив, он еще полюбил его и привязался к нему. Анна, ничего не знавшая об этом, — потому что Алексей действовал с величайшей тайной от нее, только дивилась перемене в брате. К счастью для Дробицкого, здоровье Эмилия вдруг поправилось. Доктор Гребер приписывал это
Так прошли осень и зима. Наступила весна, всегда новая, всегда прелестная. Распустились деревья, запели птички, отворились сердца — начался новый акт вечной драмы человеческой жизни…
В Карлине не произошло никаких важных перемен. Только Алексей несколько сблизился с Анной, смелее открывал ей свои мысли, даже относительно таких предметов, в которых Анна не соглашалась с ним, да еще любовь Поли к Юлиану сделалась более осторожной и начала маскироваться наружным хладнокровием, а это обстоятельство чрезвычайно тревожило Дробицкого.
Однажды вечером Алексей и Анна ходили по гостиной, откуда отворены были двери в сад. Задумчивая и печальная Поля первая вышла в них. Юлиан сначала ходил взад и вперед по комнате, вмешиваясь в разговор, потом, сказав, что пойдет курить, вышел также на крыльцо. Алексей видел, как сошлись там влюбленные, заметил их шепот и пожатия рук и легко догадался, что, расходясь в противоположные стороны, они, верно, назначили друг другу новое свидание где-нибудь в саду. Теперь Дробицкий в первый раз положительно уверился, что между Юлианом и Полей дело зашло далеко… Опасность, в которой находились молодые люди, живо предстала глазам благородного друга, особенно судьба несчастной Поли сильно сжала его сердце…
Анна, не подозревая ничего подобного, спокойно разговаривала с Алексеем, жалуясь ему только на грусть Юлиана и на перемену его характера.
— Вы, конечно, не сомневаетесь в моей привязанности к Юлиану, — сказал Алексей, — следовательно, не обидитесь, если я скажу вам всю правду… Такая жизнь, какую ведет он, должна принести печальные плоды: безнадежность, равнодушие, изнурение… Юлиан не имеет ни цели, ни занятия, не составил себе ясной идеи о будущем, слишком много бережет себя, и мы также, со своей стороны, слишком бережем его…
— Какое же вы дали бы ему занятие?
— Какое угодно, только бы он был занят чем-нибудь… Почему бы, например, ему не попутешествовать?
— Правда, но я в таком случае осталась бы одна, одна в этом пустом Карлине!..
— Панна, я не верю словам вашим!.. Вы не можете жаловаться на одиночество: ваша жизнь полна деятельности, размышлений и трудов. Но хоть бы вам пришлось потосковать об Юлиане, что ж такое? Ему необходимо путешествие.
— Необходимо?.. Да, по совету президента, я не раз советовала ему отправиться в путешествие, но он всегда отвечает, что терпеть не может вояжей, что, удаляя его из Карлина, мы жестоко бы огорчили его. Он так любит нас!
Дробицкий не смел сказать всей правды и только прибавил:
— Как же вы хотите, чтобы больной подобного рода сам добровольно согласился принять лекарство? Иногда больного не иначе можно избавить от опасного положения, как только принуждением и насилием… У Юлиана мало воли и решимости, стало быть, чужая воля непременно должна заменить ему собственную…
— Этого я не понимаю… он не дитя… трудно принудить его…
— Президент и вы могли бы упросить… убедить его. Уверяю вас — это единственное средство. Для молодости обязательно нужна пища, молодость, неподвижно существующая на одном месте, истребляет и уничтожает все окружающее и, когда не станет пищи, сама вянет и умирает… Посмотрите вы, каким возвратится сюда Юлиан! Здесь он состарится раньше времени, прирастет к стенам, к подушкам и креслам, обленится и заснет. Напрасно вы думаете, что угождение инстинктам больного спасительно для его будущности, иногда он жаждет яда…