Два света
Шрифт:
— Я попробую сам разузнать все, только не знаю, успею ли.
— Благодетель мой! Сто раз поклонюсь вам в ноги, — воскликнула Дробицкая. — Только успокойте меня…
Долго раздумывал старик Юноша, как бы отправиться в Карлин. Ему тяжело было явиться в сермяге в давно покинутый салон, а, между тем, не хотелось отказать Дробицкой. Граф некогда хорошо знал президента, пана Атаназия и все семейство Карлинских. Правда, он не боялся насмешливого взгляда, какой мог встретить его там, но для него крайне неприятна была мысль — переступить порог, за которым ждали его неприятные воспоминания. Несмотря на это, считая долгом помочь новым друзьям, он прямо из Жербов отправился в Карлин. С пасмурным, но спокойным лицом вошел граф на замковый двор и, спросив квартиру Алексея,
— Это сумасбродный старик Юноша! — воскликнул президент. — Уж не к нам ли он с визитом?
— Вероятно, к Дробицкому, — отвечал Юлиан. — Но если он будет у Алексея, то следует просить его и к нам…
— В таком костюме? — возразил президент, пожимая плечами. — Впрочем, он дальний наш родственник, его мать была из фамилии Карлинских. Тем более мы обязаны принять его, что он пришел не к нам… Смешной старик! Пойдем к нему навстречу!
Они нашли графа у Алексея. Последний был очень расстроен теперешним визитом и более беспокоился, нежели радовался прибытию дорогого гостя. Встреча с президентом и Юлианом нисколько не смутила графа, он только рассмеялся и, указав на свой армяк и лапти, подал им жесткую руку свою.
— Что это сталось с тобою, милый граф? — спросил президент. — Тебя, право, не узнаешь в этом маскарадном костюме. Я слышал и не верил, а теперь смотрю и думаю, что глаза обманывают меня…
— Нет, не обманывают, милый президент! Это я, собственной особой, тот же, что был прежде, с той лишь разницей, что теперь я молюсь за старые грехи и возродился…
— И ты называешь это возрождением?
— Да, как называю каждую вещь настоящим ее именем. Наша прежняя жизнь была непрерываемым обманом, и мне наконец опротивели поклонение деньгам, уважение к полированному лицемерию, потребность в беспрестанных выдумках, наружная дружба и вообще вся неправда вашей жизни, вот почему я решился насильно переменить себя и сбросить с плеч старую оболочку…
— И в этой тебе лучше?
— Гораздо лучше. Теперь я сознаю, что живу… и не скучаю…
Анна чрезвычайно удивилась, когда увидела в своем салоне гостя в армяке, но несколько слов, сказанных графом, совершенно успокоили ее, под грубым костюмом она тотчас заметила человека высшего образования и происхождения. Разговор сделался общим. Юстин, бедная Поля, снедаемая внутренней горячкой, президент и Юлиан все принимали в нем участие. Старик Юноша незаметно бросал взгляды на Алексея, стараясь понять его положение в здешнем доме и отношение к окружающим лицам. Его поразила необыкновенная красота Анны, и тайное предчувствие сказало ему, что Алексей не мог равнодушно смотреть на это чудное существо. Но, несмотря на свою проницательность, старик не мог заметить никаких признаков любви и сочувствия ни в Алексее, ни в Анне. В любви к Поле граф не мог подозревать Алексея: во-первых, она очевидно была занята Юлианом, а во-вторых, граф хорошо знал понятия Алексея о красоте и прямо заключил, что веселая блондинка не могла понравиться Дробицкому и увлечь его. Граф глядел, догадывался, сидел довольно долго и следил, наконец по некоторым взглядам Дробицкого, казалось, попал на след загадки.
— Ужели он обезумел до такой степени, — думал граф, — что решился пламенно влюбиться в Анну и добровольно обречь себя на вечные страдания? Ужели он так смешон, что вздумал тут мечтать о какой-нибудь надежде? Значит, он совершенно не понимает ни людей, ни кастовых предрассудков. Жаль бедного молодого человека! Надо открыть ему глаза.
С этой мыслью граф переночевал у Алексея, и когда они очутились вдвоем, начал заранее продуманный разговор.
— Радуюсь, что тебе так хорошо здесь, милый Алексей, — сказал он. — Ты живешь точно дома, тебя умеют ценить, любят, уважают… Но довольно ли этого для твоего сердца?
— Разве я могу желать чего-нибудь больше?
— Ты не понимаешь, к чему я говорю это, — возразил Юноша, закуривая трубку. — Я хорошо знаю свет… Когда наша шляхта сближается с так называемыми панами на том основании, что считает себя равной им по своему образованию,
— Не понимаю, к чему клонится ваше предостережение, — отвечал Алексей. — Я знаю себя, Карлинских и не принадлежу к разряду людей, стремящихся стать выше своей сферы.
— В таком случае, я без церемонии скажу тебе! — воскликнул Юноша, отворотившись в другую сторону. — Ты немножко поэт, каждый день видишь Анну и, пожалуй, готов подумать, что имеешь право влюбиться в нее.
Алексей печально улыбнулся.
— Я не ребенок, — сказал он. — Для меня панна Анна не по имени и происхождению, а по сердцу и уму представляется существом столь высоким, великим и лучезарным, что я не смею даже поднять на нее глаз. Любовь к ней была бы с моей стороны непростительной дерзостью!
Эти слова сказаны были с таким энтузиазмом, что пристально глядевший на Алексея граф многое понял из его голоса и глаз. Пораженный глубокой печалью, он потупил седую голову, сдвинул брови и больше не говорил ни слова.
На другой день, с рассветом, старик отправился в Жербы и, дорожа спокойствием Дробицкой, скрыл от нее замеченную тайну и сказал только:
— Алексею хорошо в Карлине, там все любят его… больше ничего я не заметил… Маленькая Поля занята уже другим… Как молодой человек — Алексей, может быть, мечтает, тоскует и непременно по этой причине худеет и чахнет. По моему мнению, его следовало бы стащить за ноги на землю и женить… Поэзия — кушанье не питательное. Поищите-ка ему честную жену, будем вместе сватать. И я еще напьюсь на его свадьбе.
— О, где уж мне искать для него жену! — отвечала Дробицкая. — Тут не будет никакого толку… потом всю жизнь мучила бы меня совесть… пускай лучше ищет сам и поступает, как хочет, я решительно отказываюсь от этого дела.
Между тем, Поля продолжала играть свою тяжелую роль. Иногда она совсем теряла силы, хотела идти к Юлиану, на коленях просить у него прощения и потом утопиться… Но вскоре ей приходили на мысль последствия такой вспышки, скандал — и бедняжка одумывалась и возвращалась к Юстину.
Привязанность Юстина к Поле с каждой минутой делалась очевиднее и возлагала на девушку обязанности. Она сознавала, что должна пожертвовать собою и дать бедному поэту счастье, которым манила его.
Итак, Поля с геройством приносила свою жертву, удерживала бившееся в груди сердце, скрывала кровавые слезы и улыбалась молодому человеку, а последний у ног ее забыл все на свете, даже питавшую его до сих пор поэзию… Карлинский глядел на все это с раздражением и бешенством… Сначала он насмехался над Полей, потом впал в отчаяние и наконец, не имея возможности разрешить недоумение, совершенно упал духом. В сердце молодого человека не было достаточной силы ни для продолжительной борьбы, ни для постоянной привязанности, поэтому первая борьба истощила Юлиана, и он не мог идти далее. Когда же молодой человек увидал, что Поля явно и решительно покинула его, то почувствовал, будто огромная тяжесть спала с его сердца… Теперь он мог отдохнуть, тихая печаль вскоре заменила отчаяние… Раздумывая сам с собою, Юлиан сказал себе, что ничем не обязан Поле, что он более страдал от своей любви и что выходит из этих отношений чистым и свободным… Но часто в нем опять возбуждалось горячее сожаление о любви, воспоминание о Поле и проведенных с нею и безвозвратно улетевших вечерах почти сводило его с ума: он плакал и роптал. Вся эта драма, слишком тяжелая для Юлиана, сильно томила его.