Два талисмана

Голотвина Ольга Владимировна

Дружески, без насмешки глянула Авита в оживленное лицо молодого человека:

— Мой господин так воодушевился, словно эти события происходили на глазах!

— Не только происходили, — прищурился Ульден, — я даже принимал в них участие. Любимая игра аршмирских мальчишек — в «оборону Старого порта». Сколько раз я был каменным великаном!

— Но как же все-таки с ним справились?

— Никому не известный человек, чужой в городе, объявил, что сумеет одолеть великана. А когда аршмирцы спросили чужака, кто он таков, в ответ они услышали: «У меня было имя, но волей богов я его отринул. Теперь я именую себя —

Спрут!»

Авита ахнула, разом перестав улыбаться.

— До Аршмира не дошла еще молва о двенадцати воинах, которых Безликие сделали своими избранниками, даровав им магическую силу, — продолжал рассказывать Ульден. — А потому Спрут рассказал горожанам о волшебном источнике, из которого испил он и его друзья. И о том, как после этого уснули они долгим сном, а проснувшись — принялись рассказывать друг другу сновидения, в которых каждый был зверем или птицей…

Девушка прервала его энергичным взмахом руки. Ее настроение опять переменилось: теперь она сердилась. За кого он ее принимает, этот аршмирец, рассказывая то, что в Грайане знают даже малые дети?!

Нахмурив брови, она быстро вспомнила нужное место из «Летописи Санфира» и процитировала по памяти:

— «Говорили все, кроме двоих, глядевших друг на друга так, словно они впервые встретились. Наконец молвил один из них: „Я узнал тебя! Ты был спрутом, большим, как корабль! Своими щупальцами ты раздавил в щепки рыбачью лодку!“ И услышал он в ответ: „И я узнал тебя! Огромной акулой кружил ты вокруг той лодки, вокруг рыбаков, что цеплялись за обломки!“».

— И верно, — кивнул молодой человек со смущенной улыбкой, — что это я разошелся, как бродячий сказитель? Просто с детства люблю эту легенду… Словом, когда следующий раз великан явился в город (а это было при свете дня, на глазах у всех), самые смелые и любопытные из аршмирцев могли наблюдать издали, как чужеземец, бесстрашно подойдя к беснующемуся великану, прыгнул на его ногу и ловко, как в гору, полез вверх. Добравшись до головы, он исчез в пещере, заменявшей великану глаз. Аршмирцы с удивлением увидели, что движения исполина замедлились. Потом он опустился на колени и застыл. Когда горожане, осмелев, приблизились, из пещеры появился Спрут и заявил, что отныне великан подчиняется ему. И что горожане избавятся от многих бедствий, если признают его, Спрута, своим королем…

— Мой учитель, — недоверчиво протянула Авита, — говорил, что Спрут стал королем Аршмира после того, как победил чудовище, выходившее из моря и нападавшее на город.

— А разве я что-то другое рассказываю?

— Нет, но… я как-то иначе представляла себе морское чудовище. Вроде дракона.

— Морских драконов не бывает… Новый король Аргосмира повелел каменному великану дойти по морскому дну до островка и застыть там неподвижно. Так у города появился маяк. И тогда же родилась поговорка, непонятная чужеземцам: «Кто владеет маяком, тот владеет Аршмиром». Правда, король Лаогран все-таки завоевал Аршмир и присоединил к Великому Грайану, но Хранителем города он назначил одного из потомков Первого Спрута. С тех пор и пошла традиция: аршмирские Хранители — всегда Спруты.

— Красивая легенда… Но кто знает, что дошло из Огненных Времен неискаженным?

— Не только из Огненных, госпожа. Двести семьдесят лет назад, в четырнадцатом году Железных Времен, через два года после присоединения

Аршмира к Великому Грайану, к городу подошла бернидийская эскадра. И Хранитель Аршмира отдал повеление великану. Два бернидийских корабля были размолочены в щепу каменными кулаками, остальные отступили.

Недоверие Авиты было сломлено. Двести семьдесят лет — это тебе не какие-то «незапамятные времена». Это, считай, вчера.

Девушка снова обернулась, но скалы уже скрыли от нее небывалый маяк.

— А это, наверное, страшно… — Голос Авиты дрогнул. — Стоять вот так век за веком…

— Просидел же он четыре года у деревни Козий Двор! — пожал плечами Ульден. — Что мы знаем о чувствах каменных великанов? Он видит проходящие вдали корабли, видит штормы и штиль, видит игры китов и пляску дельфинов, слышит разговоры людей у своих ног… О, приехали!

И в самом деле, за беседой путники и не заметили, что дорога уже идет вдоль крепостной стены Аршмира.

— Каждый раз, как я возвращаюсь в Аршмир, — задумчиво сказал Ульден, — я думаю о том, как прекрасен мой город и как я его люблю.

— А часто приходится возвращаться? Я думала, все лекари — домоседы.

— Не я. Мне и в армии довелось служить, в последней войне с Силураном.

Ульден спрыгнул с телеги.

— Пойду вперед, чтобы проскочить в ворота, пока стражники не принялись возиться с обозом. Госпожа идет со мной?

— Нет, у меня вещи на телеге.

— Ну, я-то налегке… Что ж, если понадоблюсь — я живу на Кошачьей улице, меня легко найти.

Ульден двинулся было вперед, но вдруг вернулся и сказал серьезно:

— Я почему-то уверен, что мы с госпожой еще встретимся. Такое у меня чувство, что встреча наша — неспроста. Что-то она значит в глазах богов.

И быстро, не оборачиваясь, пошел по обочине дороги, обгоняя телегу за телегой. Девушка не без сожаления глядела ему вслед…

Ульден был прав. И эта встреча, и беседа, и даже предание о каменном великане, которое он рассказал, чтобы позабавить симпатичную спутницу, что-то значили в глазах богов. Они были нитями, которые боги вплели в свой бесконечно сложный, вечно созидаемый узор судеб.

* * *

Рассвет лениво плелся по аршмирским улочкам. Темнота редела, сочилась, растекалась по тупикам, залегала под заборами. Порт уже проснулся, перекликался хриплыми, злыми утренними голосами. В богатых кварталах было тихо, дома слепо щурились на утро из-под закрытых ставней, но рабы и слуги уже начали тихую мышиную суету, готовясь к пробуждению господ.

А неприметная Двухколодезная улочка вообще не желала просыпаться. Жители ее, люди среднего достатка, уважаемые и степенные, не любили суеты и спешки. Для них было несолидно подниматься слишком рано, подобно рабам.

И прохожих на Двухколодезной улице в то утро еще не было… Впрочем, нет: одна нарядная девица спешила по улочке. Но ее можно было назвать не ранней, а поздней путницей. Она не начинала новый день, а заканчивала ночь. Причем весьма бурную.

В глазах этой низенькой, крепко сбитой, простецкого вида девахи еще посверкивали отблески веселых костров, что до утра не гасли на морском берегу. Ах, какие пляски вихрились среди этих костров! Как стучали в каменистую землю тяжелые каблуки парней! Как кружились, размахивая подолами, девушки! Как наяривали музыканты!