Два талисмана
Шрифт:
— Золотые? — насторожился стражник. — С камнями?
Пропажа драгоценностей могла оказаться важной для разгадки тайны.
— Вовсе нет, — покачала головой Авита. — Бисерная плетенка на кожаной основе, с завязками. У Верши-дэра на руках красивые рисунки — вот, один из них видно, рукав откинулся… А браслеты закрывали эти рисунки.
Ларш взглянул на оголившуюся руку мертвого вельможи.
— Такие рисунки называются татуировками, — блеснул он эрудицией.
В замке, где он рос, служили два наемника-наррабанца, и маленький Ларш
Но он не стал рассказывать об этом Авите.
А художница словно потеряла интерес к происходящему. Зябко передернула плечами:
— Угодно ли господину спросить меня о чем-то еще? Я… у меня кружится голова.
«Не похоже», — подумал стражник. Но спорить не стал, кивком отпустил Авиту. Ему предстояло поговорить еще со многими, а какие вопросы задавать — Ларш представлял себе весьма туманно.
Потрясенные, нервно переговаривающиеся гости остались на своих местах за столом. Но скамья, на которой прежде сидел Гурби, сейчас служила ложем покойному хозяину пира. Поэтому Вепрь, оглядевшись, направился к тому концу стола, где сидел его приятель Зиннибран со своей сестрой Арчели.
Усевшись возле поспешно подвинувшейся Арчели, Вепрь неприязненно покосился на притихших по другую сторону стола актеров. Те явно были перепуганы и ждали чего-то худого на свои беззащитные головы.
Вместе с ними сидел Лейчар, юный поклонник Раушарни. Восемнадцатилетнему юноше казалось, что он видит сон… нет, скорее — трагическое представление.
Отец юного Волка когда-то воевал с силуранцами и рассказывал сыновьям о битвах, о ночной резне, которую им как-то устроили враги, о жестоких допросах пленных. Смерть в рассказах отца была грубой, грязной, жуткой…
Смерть, которую Лейчар впервые увидел воочию, не была страшной. Перед глазами молодого человека прошла яркая сценка из спектакля: главный герой произнес красивую речь, осушил кубок — и рухнул на руки телохранителю.
Все как в театре… Вот только никто не рукоплещет и не выкрикивает: «Браво!» Все молчат и боятся взглянуть друг на друга. Особенно оробели актеры. Юноше хотелось сказать им что-нибудь ободряющее, но слова, как всегда, застревали в горле, язык не слушался.
А Вепрю, наоборот, выпитое вино и выслушанные слова недоверия развязали язык. Ему хотелось говорить и говорить.
— Они сомневаются! Они в моем Даре сомневаются! Да я… хоть весь этот кувшин… в доказательство!
Арчели тихонько отодвинулась от пьяного соседа. Гурби этого не заметил. Взгляд его был устремлен на опустевшее место во главе стола.
— Яд, да? А почему — в вине? Вот я слыхал про яды… в Огненные Времена были… дотронулся — и помер. Перчатками травили, салфетками, кошельками…
Слово «кошелек» навело пьяного Вепря на другую мысль. Он развернулся к испуганным актерам, обжег их враждебным взглядом:
— Да вот они
Раушарни побелел, но не произнес ни звука. Перед ним сидел не поклонник из числа «золотой молодежи», а разъяренный и пьяный Вепрь, потомок Первого Мага. Его гнев мог не то что Раушарни — всю труппу в пыль стереть.
Эртала, сидевшая рядом со старым артистом, сжала его руку, пытаясь удержать от неразумного поступка. Но Раушарни и не думал дерзить высокородному господину. Ему было страшно. Актер уже не раз имел случай убедиться, как непрочен его деревянный трон и как мало защищает мишурная корона.
А Вепрь свирепел все больше:
— Вот их и допросить, актеров-то: кто им убийство заказал? Да как следует допросить, чтоб кости затрещали. Шваль безродная, одни неприятности от них… а пускают их в приличные дома, держатся чуть ли не как с равными. Актеришки за грош что угодно сделают — так почему же им на лихое дело не пойти?
Лейчар не верил своим ушам. Актеров, красу и гордость аршмирского театра, оскорбляли в лицо… конечно, они не могут ответить Сыну Клана, но почему же никто не заступится, никто не одернет мерзавца?
Юноша в отчаянии обвел взглядом соседей по столу. Зиннибран из Клана Акулы отвел глаза. Его сестра Арчели кусала губы и хмурилась, но молчала. Те, кто сидел дальше от пьяного скандалиста, завели меж собою беседу, всем своим видом показывая, что не намерены затевать ссору.
Что же получается? Некому вступиться за Раушарни, который вчера на сцене был королем, а сегодня… сегодня он шваль и актеришка, да?
Ах, если бы Лейчару стать сейчас таким, каким он видел себя в мечтах! Решительным, дерзким, речистым! Тогда он этому негодяю сказал бы… сказал бы…
Лейчар поднялся на ноги. Сейчас рядом с ним, плечом к плечу, стояли все герои любимых пьес. Стояли те, кто рисковал жизнью ради долга и любви, кто в высоких ритмичных словах отвергал подлость и отказывался от спасения, чтобы сберечь честь. Незримое войско благородства и отваги — и во главе его был юный Волк.
И что с того, что перед ним всего лишь пьяный паршивец, который вымещает свой испуг на тех, кто не в силах дать ему отпор?
Юноша подался через стол к разъяренному Вепрю и так хлопнул ладонью по столу, что из стоящей рядом бронзовой вазы раскатились лежащие горкой яблоки.
— Уж если не умеешь пить — не пей! — заговорил он твердо и горячо. — Иль дома надирайся по-свинячьи, а не ходи срамиться по гостям!.. Что на меня ты выпучил глаза? Иль думал ты, что я тебе позволю здесь обижать актеров беззащитных?
Лейчар не замечал, что укоряет Вепря «сценическим стихом», которому столько раз восторженно внимал из зрительного зала. Сейчас юноша не чувствовал себя зрителем.
Гурби так поразился, что сразу не нашел слов для ответа. До сих пор он просто не замечал молчаливого, застенчивого юнца.