Два в одном
Шрифт:
Акакий решил оставить подсобку на потом и похромал на второй этаж. Ступеньки были высокими даже по людским меркам, и ему было сложно по ним взбираться. Справившись с подъёмом на второй этаж, он обнаружил себя на веранде – её окна выходили на ту же поляну, что и ворота, из которых он вышел ранее. Веранда была большой, широкой и довольно свободной. Здесь стояли длинный обеденный стол, окружённый множеством стульев, некоторое количество красивых подвесных и напольных шкафчиков с разной посудой и странный гладкий белый здоровенный ящик, поставленный на попа. Веранда выглядела вполне себе приличной и обжитой. По всему выходило, что это обеденная комната. Одна беда – и здесь ничего похожего на мало-мальскую печурку или хотя бы металлическую компактную буржуйку не было. Как и непременного для
За дверью оказалась ещё одна комната, даже больше веранды, смежная с двумя комнатами поменьше. Все три светлицы были явно обжитые, на полах – большие ковры, мягкие кровати и столы с письменными принадлежностями. «Надо же! Интересно, это мои такие богатеи грамотные оказались, али молодуха в услужении у купцов каких?» – с недоумением присвистнул он.
Потом одёрнул сам себя: «Какие богатеи, из ума выжил, старый! Видно же по одёжке, – из простых молодуха будет».
Акакий вышел из комнаты обратно в столовую-веранду, и, пыхтя и чертыхаясь от натуги, начал подниматься по крутой лестнице на третий этаж. Он уже не удивился, не обнаружив там сеновала, – окна с занавесками, увиденные им снаружи сразу продемонстрировали, что ожидать под крышей обычного сена не стоит. Да и из построек перед домом ничего даже отдалённо не напоминало какого-либо коровника или хотя бы хлева для свиней и коз. Ничего не свидетельствовало в пользу того, что люди держали здесь хоть какую-то домашнюю скотину. «И что ж они едят-то зимой?..» – вскользь мелькнуло в голове Акакия. Он отмахнулся от этой мысли и начал внимательно изучать новое помещение. Всё пространство под крышей занимала просторная комната с деревянными тёплыми и уютными стенами. Прямо под скатами крыши, закрытыми, как и стены, деревянными узкими досками, стояло две кровати. В углу примостился маленький стол с большим тройным зеркалом, а вдоль одной из крыш – ряд низких стеллажей с множеством книг. Прямо по центру комнаты возвышался здоровенный прямоугольный стол с высокими бортами и плетёными сетками по углам и центру этих бортов, без признаков каких-либо скамей или стульев рядом. Забравшись на кровать, Акакий обнаружил, что стол этот был затянут зелёным сукном, а ближе к одному из узких краёв на нём лежали разноцветные круглые шары, собранные в треугольник. «Это ещё что за невидаль?..».
Он задумчиво, медленно и осторожно пятясь задом, чтобы не упасть, со ступеньки на ступеньку спускался обратно по лестнице. Дом, как до этого территория вокруг него, обескураживал. Вроде и большой, но и не господский – отдельного жилья для слуг он не приметил. Но и не маленький, на обычную крестьянскую избу-пятистенку точно никак не тянет. Вокруг ни амбара для запасов, ни хлева для домашней скотины.
Кроватей он насчитал человек на пять, не меньше, – и то, это ежели спать по-царски, в одиночку, каждый на своей кровати. Но дом, хоть и большой, не производил впечатления покоев каких-нибудь князей, а значит, и жило в нём человек семь – девять, не меньше. Однако, кроме матери с ребёнком, вокруг никого явно не было. Ладно, мужчины могут быть где по делам. А другие детки где? Судя по всему, годков матери было прилично, и вряд ли младенчик был единственным ребёнком. Но в доме и вокруг, кроме матери с ребёнком, и в самом деле никого не было.
Дом вроде и обжитой, но без печи. Вновь вернулась отогнанная ранее и сейчас зудевшая как назойливый комар мысль: «Да чем же они питаются-то все ж таки? Этим их святым духом, что ли?». Он было снова смахнул её куда-то в уголок сознания, но тут вдруг с изумлением понял, что и святых образов в этом доме он не увидел. Не то чтобы Акакий огорчился этому факту, – он, как и другие домовые, христианскую веру и этого людского триединого бога не очень-то жаловал, – но данное обстоятельство было ещё одним более чем странным кусочком в разваливающейся пёстрой мозаике, которая никак не желала собираться в единую картину перед Акакием. Ведь в любой человечьей избе, доме, хате или даже землянке, обязательно был красный угол, в котором пренепременно стояла икона со свечечкой перед
– Чудно-о-о-о-о…, – протянул он тихонько вслух.
Спустившись, наконец, вновь на первый этаж, он заглянул в «подсобку». Небольшая по сравнению с остальными комната на первом этаже, соединявшаяся двумя дверьми с «земельно-каменной сарае-мастерской» и «прихожей», таковой отнюдь не являлась. В ней, как и в прихожей, был пол, на полу стоял мягкий диван и небольшой стол с кухонной утварью. А вдоль стены Акакий увидел ещё один шкаф с банками, уже не такими пыльными как в мастерской. В комнате было очень сыро, почти как в погребе, – «… или землянке», – нечаянно мелькнула мысль. Снова отчаянно больно кольнуло в сердце, – оно послушно отозвалось, заныло. Охнув, Акакий на секунду задержал дыхание, восстанавливая равновесие, и поспешил ретироваться восвояси, даже и не пытаясь понять назначение этого помещения.
Уставший от осмотра странного жилища Акакий решил, что уже достаточно ознакомился с домом для начала. По его прикидкам, укромных мест, где ему можно было бы с относительным комфортом обосноваться, здесь хватало. Он мог укрыться под одной из лестниц, – хоть на второй, хоть на третий этаж, – а мог и под скатами крыши за тумбами с книгами или за каким-нибудь из кресел. «Побуду пока поблизости от младенчика, не зря ж меня сюда принесло, – решил Акакий, – А там, глядишь, остальные обитатели этого странного жилища вернутся, может, по разговорам лучше пойму, что да как», – и направился обратно в сторону мастерской.
Вернувшись к большому проёму не то ворот, не то широких дверей, он услышал, как молодуха напевает незнакомую ему песню. Та звучала странно, непривычно. Мотив был распевным, мелодичным, но каким-то… тревожным что ли… Акакий прислушался.
Покачивая колыбель, мать младенчика неожиданно красивым глубоким голосом нежно и немного грустно пела:
– Далеко, в краю чужом
За морями, странами
Вдоль дороги стоит дом, стены деревянные.
Вокруг дома тут и там
Тени ходят медленно,
И слышна по вечерам песня колыбельная…
Колыбельная…
Колыбельная…
В этом доме много лет, печь стоит белёная
А в печи горячий хлеб, молоко топлёное.
Спать ложится домовой
Под скрипучей лестницей,
И кружат над головой звёзды с полумесяцем…
Та-та-та дам…
Полумесяцем…
Та-та-та дам…
@группа «Лакмус», Колыбельная.
Видя, что ребёнок засыпает, она всё тише и тише тянула на мотив песни протяжное «М-м-м-м-м… м-м-м…».
При этих словах Акакию вдруг почудилось, что он наяву почувствовал запах топлёного молока и свежего хлеба, только что вынутого из печи, а голова чуть закружилась от нахлынувших и переполнивших его чувств и воспоминаний, которые в кои-то веки были не давящими и выматывающими душу, а тёплыми и добрыми…
Небольшой тёплый бревенчатый дом-пятистенок, посреди дома добротная по-жаркому натопленная печь, на которой подходит молоко… Домотканые полосатые половики на полах, деревянные лавки. Раскрасневшаяся от жара Марьюшка только-только достала хлеб из печи и сейчас раскладывает по глубоким мискам из большого глиняного горшка похлёбку из картофеля с мясом… Совсем молодой Петро тетешкается с маленьким Илюшкой, которому нет и полугода, – тормошит, подбрасывает сына над собой, – тот в ответ заливается радостным смехом…