Два веса, две мерки (Due pesi due misure)
Шрифт:
— Это сады… Ну, вроде внутренних двориков. А дом там, за деревьями.
Микелино покачал головой: объяснение отца не слишком его убедило.
— Раз внутренние, то они внутри домов, а не снаружи.
Тереза спросила:
— В этих домах живут деревья, да?
Они поднялись уже довольно высоко, и Марковальдо казалось, что ему удалось наконец отогнать от себя запах плесени, которым был пропитан склад, где он каждый день восемь часов кряду перетаскивал мешки. Как будто не было никогда ни темных пятен на отсыревших стенах его комнатушки, ни оседающей пыли, которую лучи солнца, пробивавшиеся
— Вам нравится здесь?
— Да!
— Почему?
— Потому что тут нет полицейских. Можно рвать цветы и кидаться камнями…
— И дышать воздухом. А воздух здесь хороший, правда?
Ребятишки стали дружно нюхать воздух.
— Ну! Он ничем не пахнет!
Мимо них пролетали шершни, мотыльки, нежный пух с деревьев, проносились мотоциклисты, проходили влюбленные пары.
Они добрались почти до самой вершины холма. На повороте перед ними открылся город: он лежал где-то там, внизу, огромный, бесформенный, весь в серой паутине улиц. Ребятишки сразу начали кувыркаться в траве, словно всю жизнь ничем другим не занимались. Подул легкий ветер, надвигались сумерки. В городе зажглись редкие тусклые огоньки. На Марковальдо нахлынули воспоминания о том времени, когда он юношей приехал в город и, очарованный шумными улицами и огнями реклам, ждал бог весть каких чудес. Ласточки с высоты пикировали сверху на город. «Кто может смотреть на город сверху, — подумал Марковальдо, — того город не раздавит. Ласточки — хозяева вилл, они не чета таким, как я. Ведь мы, словно черви, выползаем из-под земли».
Ему стало грустно при мысли, что пора спускаться вниз. Он отыскал в сгустке улиц свой квартал, и квартал этот показался сейчас Марковальдо тяжелым свинцовым листом, с черными, как куски шлака, крышами, которые окутал дым, поднимающийся из узких дымоходов.
Стало прохладно. Надо, пожалуй, позвать детей. Но, увидев, как смело они раскачиваются, уцепившись за нижние ветки дерева, Марковальдо отогнал от себя эту мысль. Подошел Микелино и спросил:
— Папа, почему мы не переедем сюда жить?
— Глупый, здесь нет домов, и никто тут не живет! — с раздражением ответил Марковальдо: он и сам размечтался о том, как хорошо было бы жить здесь, глядеть на город сверху, но никогда туда не спускаться.
— Никто? — удивился Микелино. — А вон те синьоры? Посмотри!
Через луг к холму направлялась компания мужчин, молодых и старых; все как один были в плотных, наглухо застегнутых серых пальто, у каждого на голове был берет, а в руках — палка с гнутой ручкой. Шли они несколькими группами, громко переговаривались, смеялись, на ходу приминая палками траву или нацепив их на руку.
— Кто это такие? Куда они идут? — допытывался Микелино у отца, но Марковальдо не отвечал и молча глядел на незнакомцев.
Один из них прошел совсем рядом; это был полный мужчина лет сорока.
— Добрый вечер! — сказал он. — Ну, какие новости вы нам принесли из города?
— Добрый вечер, — ответил Марковальдо. — О каких вы новостях спрашиваете?
— Ни о каких, это просто так говорится, — ответил незнакомец, остановившись;
— И никогда не спускаетесь вниз?
— Э, когда врачам заблагорассудится. — Он коротко рассмеялся. — Да еще вот этому господину. — И он ткнул себя пальцем в грудь, снова рассмеявшись прерывистым, с хрипотцой смешком. — Уже два раза меня выписывали, говорили, что я совсем поправился, но, стоит мне вернуться на завод, тут же начинается кровохарканье. И меня опять отправляют сюда. Забавно, не правда ли?
— И они тоже? — спросил Марковальдо, указывая на остальных незнакомцев, которые разбрелись по лугу, и одновременно отыскивая взглядом Филиппетто, Терезу и Петруччо.
Толстяк расхохотался и прищурил глаза.
— У нас вечерняя прогулка перед сном… Мы ведь ложимся рано… И потому нам нельзя далеко уходить за границу.
— Какую границу?
— Вы разве не знаете? Здесь граница санатория.
Марковальдо схватил за руку Микелино, который, оробев, слушал, что говорит незнакомец. Вечер добрался до вершины холма; там, внизу, уже невозможно было различить их квартал, и Марковальдо показалось, что мрачная, серая тень, распростершаяся прежде только над кварталом, окутала теперь весь город и даже холм. Пора было возвращаться.
— Тереза! Филиппетто! — позвал Марковальдо и беспокойно оглянулся вокруг. — Извините, — сказал он незнакомцу, — я что-то не вижу остальных детишек.
Толстяк нахмурился.
— Вон они, собирают ягоды.
Марковальдо увидел, что на краю оврага у ствола вишни стоят мужчины в серых пальто; зацепив ветви своими изогнутыми палками, они наклоняли их и срывали ягоды. Тереза и ее братишки, страшно довольные, вертелись тут же, сгребали вишни прямо с ладоней незнакомцев и громко смеялись вместе с ними.
— Микелино! — крикнула Тереза третьему брату, который уже со всех ног бежал к ним. — Здесь полно спелых ягод!
— Уже поздно, — сказал Марковальдо. — Холодно стало. Идемте домой…
— Погуляем еще немножечко… — попросил Филиппетто.
Толстяк кончиком палки ткнул вниз, туда, где один за другим зажигались огни.
— По вечерам, — сказал он, — я со своей палкой гуляю по городу… Выбираю какую-нибудь улицу, длинный ряд фонарей и вожу палкой от огонька к огоньку… Останавливаюсь у витрин, встречаю приятелей, здороваюсь с ними… Когда будете бродить по городу, вспомните и обо мне. Моя палка пойдет следом за вами…
Вернулись ребятишки, они были осыпаны листьями и держались за руки санаторных больных.
— Как тут хорошо, папа! — сказала Тереза. — Придем еще сюда поиграть, да?
— Папа, почему мы тоже не можем жить здесь вместе с этими синьорами? — не удержался от вопроса Микелино.
— Уже поздно! Попрощайтесь с синьорами и поблагодарите их за ягоды. Ну! Пошли?
Они двинулись назад в город. Все пятеро устали. Марковальдо шагал, не отвечая на вопросы. Филиппетто стал проситься на ручки. Петруччо вскарабкался на плечи отца. Терезу пришлось тащить за руку. А старший, Микелино, шел впереди один, раскидывая ногами камешки…