Двадцать четыре секунды до последнего выстрела
Шрифт:
— Почему нет?
— Что — нет? — не понял Себ.
Повинуясь требовательному жесту, сел за стол, положил себе сразу четыре панкейка, разлил чай. Джим недовольно раздул ноздри и повторил вопрос:
— Почему нет? Почему ты считаешь, что я не могу готовить завтрак?
Себ даже не был уверен, что успел сформулировать эту мысль, когда бросал удивлённый взгляд. Но если задуматься, то да, он действительно был очень удивлён.
— Я не знаю, — пожал он плечами.
Джим сделал небольшой глоток чая
— Давай, скажи. А потом я отвечу на твой вопрос.
— Не знаю, правда. Просто вы… — Себ пожал плечами, — не любите пачкать руки. Во всех смыслах.
— Не люблю, — очень серьёзно согласился Джим. — Но не значит, что я не могу, — он отвёл взгляд куда-то в сторону, за спину Себа, — не всем везёт родиться изнеженными маленькими принцами, представь себе, — Себ нахмурился, пытаясь угадать, о чём и о ком он. — Не всех опекают с раннего детства, боятся, как бы деточка не ушибся и не обжёгся. Не за всеми бегают до двенадцати лет няни. И не у всех в родовом поместье штат слуг.
Глаза Джима стали пустыми, потеряли всякое выражение. И Себ в который раз подумал, что от этой мгновенной смены настроений ему не по себе. Зато он догадался, кто это принц-белоручка — тот самый Александр Кларк. На самом деле, стало даже интересно, чем именно он вызвал у Джима такие сильные чувства.
— Она тогда просто ушла, — не в тему сказал Джим. — Бум, — прибавил он, щёлкнул языком и высоко, немелодично пропел: — «Спи спокойно дитя»… Не важно, — он снова сфокусировал взгляд на Себе. — Твоя очередь, детка.
Он спросил бы его о матери, если бы нашёл в себе смелость. Хотя, на самом деле, и спрашивать ничего не требовалось. Более или менее Себ мог предположить, в чём там дело. Поэтому он выбрал более безопасную тему:
— Вы остались со мной вчера. И теперь вот завтрак. Зачем?
Джим, похоже, был доволен вопросом.
— Детка, ты учишься. Я отвечу, но тогда будет ещё один раунд, — он поставил локти на стол, подвинув чашку, проследил за тем, как Себ доедает шестой панкейк, и сказал: — Потому что это интересно.
— Это не ответ, — заметил Себ.
— Это полноценный и развёрнутый ответ, но ты не в состоянии его понять. Иногда ты примитивнее одноклеточного, Себастиан, — он вздохнул, — и это было бы скучно, если бы… так было всегда, понимаешь? Ты должен был вчера сломаться. Но ты снова цел.
Звучало обидно. Но спорить с Джимом он не собирался, поэтому продолжил завтрак. И совершенно не ожидал, что Джим добавит весело:
— А ещё, это ведь входит в понятие дружбы, правда?
Себ рассмеялся:
— Да, вполне. Почти всё. Ладно, я понял. Я ваш тупой одноклеточный друг с нестандартными реакциями.
Джим откинулся на спинку стула и
— Подходит. Мой ход, дорогой.
— Валяйте, — согласился Себ.
После сытного завтрака и горячего чая ему стало спокойно и хорошо. Несмотря на присутствие Джима — а может, как раз благодаря ему, — заторможенность понемногу проходила. Он чувствовал вкус еды, мог улыбаться шуткам, пусть и сомнительным.
Джим откинулся назад на стуле, приподнимая его на двух ножках, и спросил:
— Что это была за эмоция? Когда я сказал, что мог бы уложить тебя в постель?
Серьёзно? Похоже, что да. Джим смотрел заинтересованно и однозначно ждал ответа.
— Что ты почувствовал?
— Это была смесь злости и усталости, Джим, — сказал Себ. — Эти ваши шуточки не задевают, но приедаются.
Джим довольно улыбнулся.
— Думаешь, я шутил, детка?
— Точно, — кивнул Себ.
— Почему?
— Технически, это уже третий вопрос. Но я отвечу. Потому что если это будет не шутка, я разобью вам лицо.
Чёрт его разберёт, как работает голова Джима. Во всяком случае, эта угроза ничуть его не расстроила, он великодушно разрешил:
— Делай свой ход, — и добавил: — Только постарайся, не роняй планку.
Почесав в затылке, Себ попытался выбрать что-нибудь действительно интересное. О вчерашнем говорить не хотелось совершенно. Можно было бы спросить про Александра Кларка, но Себ решил сначала провести пару часов в «Гугле».
— Вы вчера рассказывали… — неуверенно произнёс он, — как вы убили человека под музыку. Зачем?
Джим закатил глаза.
— Под музыку. Детка, мне больно. Я убивал самых разных людей под самую разную музыку. Как-то пытал одного парня под Армстронга. Вернее, при мне пытали. А Уолли умирал под «Реквием» Вольфганга Амадея Моцарта. И видит бог, я хочу верить, что это имя тебе знакомо.
Себ пожал плечами:
— Я не особо разбираюсь в музыке. Но да, знакомо. Я даже на концерте был… с Эмили. И Армстронга тоже знаю.
— Хвала небесам, — пробормотал Джим, опустив стул на все четыре ножки. — Вчера я говорил про Уолли. Зачем я убил его? Он решил, что может мной распоряжаться, — он сглотнул. — Он мне нравился. Такая прорва упущенных возможностей. Талант при отсутствии морали…
Себ слушал молча, уже осознавая, что не стоило об этом спрашивать. Джим чуть прикрыл глаза и, похоже, погрузился в мысли или воспоминания. Но продолжал говорить:
— Не такое уж частое сочетание за пределами романтической литературы. Натуральный ублюдок. Сочетание глубочайших пороков и удивительной невинности. Он говорил, что не сможет без меня жить. Не захочет. Я помог ему, детка.
Тяжело выдохнув, Джим опустил голову. Себ жалел, что спросил об этом. Очень зря это было.
— Простите, — сказал он.