Двадцать лет спустя (иллюстрации Боже)

Дюма-отец Александр

— Что ты хочешь сказать, Гримо? — воскликнул д’Артаньян.

— Что сын миледи покинул Англию, что он во Франции и едет в Париж, если еще не приехал.

— Черт возьми! — вскричал Портос. — Ты уверен в этом?

— Уверен, — отвечал Гримо.

Воцарилось долгое молчание. Гримо, едва державшийся на ногах, в изнеможении опустился на стул.

Атос налил стакан шампанского и дал ему выпить.

— Что же, — в конце концов сказал д’Артаньян, — пусть себе живет, пусть едет в Париж, мы не таких еще видывали. Пусть

является.

— Да, конечно, — произнес Портос, любовно поглядев на свою шпагу, — мы ждем его, пусть пожалует.

— К тому же это всего-навсего ребенок, — сказал Арамис.

— Ребенок! — воскликнул Гримо. — Знаете ли вы, что сделал этот ребенок? Переодетый монахом, он выведал всю историю, исповедуя бетюнского палача, а затем, после исповеди, узнав все, он вместо отпущения грехов вонзил палачу в сердце вот этот кинжал. Смотрите, на нем еще не обсохла кровь — еще двух суток не прошло, как он вынут из раны.

С этими словами Гримо положил на стол кинжал, оставленный монахом в груди палача.

Д’Артаньян, Портос и Арамис сразу вскочили и бросились к своим шпагам.

Один только Атос продолжал спокойно и задумчиво сидеть на месте.

— Ты говоришь, что он одет монахом, Гримо?

— Да, августинским монахом.

— Как он выглядит?

— По словам трактирщика, он моего роста, худой, бледный, с светло-голубыми глазами и светловолосый.

— И… он не видел Рауля? — спросил Атос.

— Напротив, они встретились, и виконт сам привел его к постели умирающего.

Атос встал и, не говоря ни слова, снял со стены свою шпагу.

— Однако, господа, — воскликнул д’Артаньян с деланным смехом, — мы, кажется, начинаем походить на девчонок. Мы, четыре взрослых человека, которые не моргнув глазом шли против целых армий, мы дрожим теперь перед ребенком!

— Да, — сказал Атос, — но этот ребенок послан самою судьбою.

И они все вместе поспешно покинули гостиницу.

Глава 39

Письмо Карла Первого

Теперь попросим читателя переправиться через Сену и последовать за нами в монастырь кармелиток на улице Святого Якова.

Утро. Часы бьют одиннадцать. Благочестивые сестры только что отслужили мессу за успех оружия Карла I. Из церкви вышли женщина и молодая девушка, обе одетые в черное, одна — как вдова, другая — как сирота, и направились в свою келью. Войдя туда, женщина преклонила колени на деревянную крашеную скамеечку перед распятием, а молодая девушка стала поодаль, опершись на стул, и заплакала.

Женщина, видно, была когда-то хороша собой, но слезы преждевременно ее состарили. Молодая девушка была прелестна, и слезы делали ее еще прекраснее. Женщине можно было дать лет сорок, а молодой девушке не более четырнадцати.

— Господи, — молилась женщина, — спаси моего мужа, спаси моего сына и возьми мою печальную и жалкую жизнь.

— Боже мой, — прошептала

молодая девушка, — спаси мою мать.

— Ваша мать ничего не может для вас сделать в этом мире, Генриетта, — сказала, обратясь к ней, молившаяся женщина. — У вашей матери нет более ни трона, ни мужа, ни сына, ни средств, ни друзей. Ваша мать, бедное дитя мое, покинута всеми.

С этими словами женщина упала в объятия быстро подбежавшей дочери и сама разразилась рыданиями.

— Матушка, будьте тверды! — успокаивала ее девушка.

— Ах, королям приходится тяжело в эту годину, — произнесла мать, опустив голову на плечо своей дочери. — И никому нет до нас дела в этой стране, каждый думает только о своих делах. Пока ваш брат был здесь, он еще поддерживал меня, но он уехал и не может даже подать вести о себе ни мне, ни отцу. Я заложила последние драгоценности, продала все свои вещи и ваши платья, чтобы заплатить жалованье слугам, которые иначе отказывались сопровождать его. Теперь мы вынуждены жить за счет монахинь. Мы нищие, о которых заботится бог.

— Но почему вы не обратитесь к вашей сестре, королеве? — спросила молодая девушка.

— Увы, моя сестра-королева более не королева. Ее именем правит другой. Когда-нибудь вы поймете это.

— Тогда обратитесь к вашему племяннику, королю. Хотите, я поговорю с ним? Вы ведь знаете, как он меня любит, матушка.

— Увы, мой племянник пока только называется королем, и, как вы знаете, — Ла Порт много раз говорил нам это, — он сам терпит лишения во всем.

— Тогда обратимся к богу, — сказала молодая девушка, опускаясь на колени возле матери.

Эти две молящиеся рядом женщины были дочь и внучка Генриха IV, жена и дочь Карла I Английского.

Они уже кончали свою молитву, когда в дверь кельи тихонько постучала монахиня.

— Войдите, сестра, — сказала старшая из женщин, вставая с колен и отирая слезы.

Монахиня осторожно приотворила дверь.

— Ваше величество благоволит простить меня, если я помешала ее молитве, — сказала она, — в приемной ждет иностранец; он прибыл из Англии и просит разрешения вручить письмо вашему величеству.

— Письмо? Может быть, от короля! Известия о вашем отце, без сомнения! Слышите, Генриетта?

— Да, матушка, слышу и надеюсь.

— Кто же этот господин?

— Дворянин лет сорока или пятидесяти.

— Как его зовут? Он сказал свое имя?

— Лорд Винтер.

— Лорд Винтер! — воскликнула королева. — Друг моего мужа! Впустите его, впустите.

Королева бросилась навстречу посланному и с жаром схватила его за руку.

Лорд Винтер, войдя в келью, преклонил колено и вручил королеве письмо, вложенное в золотой футляр.