Двадцать лет спустя

Дюма-отец Александр

— Неужели, — возразил Д'Артаньян, — королева, окруженная такими преданными слугами, такими мудрыми советниками, такими выдающимися по заслугам и положению людьми, удостоила обратить свой взор на простого солдата?

Анна поняла скрытый упрек, который только смутил, но не рассердил ее.

Самоотверженность и бескорыстие гасконского дворянина много раз заставляли ее чувствовать угрызения совести, он превзошел ее благородством.

— Все, что вы говорите о людях, окружающих меня, может быть и верно, — сказала она, — но я могу довериться

только вам, господин Д'Артаньян. Я знаю, что вы служите господину кардиналу, но послужите немного мне, и я позабочусь о вас. Скажите, не согласились ли бы вы сделать для меня то же, что сделал некогда для королевы дворянин, вам неизвестный.

— Я сделаю все, что прикажет ваше величество, — сказал Д'Артаньян.

Королева на минуту задумалась; в ответе мушкетера ей послышалась излишняя осторожность.

— Вы, может быть, любите спокойствие? — спросила она.

— Я не знаю, что это такое: я никогда не отдыхал, ваше величество.

— Есть у вас друзья?

— У меня их было трое: двое покинули Париж, и я не знаю, где они находятся. Со мной остался только один, но этот человек, кажется, из тех, что знали дворянина, о котором ваше величество удостоили рассказать мне.

— Отлично! — сказала королева. — Вы вдвоем с вашим другом стоите целой армии.

— Что я должен сделать, ваше величество?

— Приходите еще раз, в пять часов, и я вам скажу; но не говорите ни единой душе о свидании, которое я вам назначила.

— Слушаюсь, ваше величество.

— Поклянитесь на распятии.

— Ваше величество, я никогда не нарушал своего слова. Что я сказал, то сказал.

Королева, не привыкшая к такому языку, необычному в устах ее придворных, вывела заключение, что д'Артаньян вложит все свое усердие в исполнение ее плана, и осталась этим очень довольна. На самом деле это была одна из хитростей гасконца, подчас желавшего скрыть под личиной солдатской резкости и прямоты свою проницательность.

— Ваше величество ничего мне больше сейчас не прикажет? — спросил он.

— Нет, — отвечала Анна Австрийская, — до пяти часов вы свободны и можете идти.

Д'Артаньян поклонился и вышел.

«Черт возьми, — подумал он, — я, кажется, и в самом деле им очень нужен».

Так как полчаса уже прошло, то он прошел по внутренней галерее и постучался к кардиналу.

Бернуин впустил его.

— Я к вашим услугам, монсеньер, — произнес д'Артаньян, входя в кабинет кардинала.

По своему обыкновению, он сразу осмотрелся кругом и заметил, что перед Мазарини лежит запечатанный конверт. Но конверт этот лежал верхней стороной вниз, так что нельзя было рассмотреть, кому он адресован.

— Вы от королевы? — спросил Мазарини, пытливо поглядывая на мушкетера.

— Я, монсеньер? Кто вам это сказал?

— Никто, но я знаю.

— Очень сожалею, но должен сказать вам, монсеньер, что вы ошибаетесь, — бесстыдно заявил гасконец, помнивший данное им Анне Австрийской обещание.

— Я сам видел, как вы шли по галерее.

— Это оттого,

что меня провели по потайной лестнице.

— А зачем?

— Не знаю; вероятно, тут какое-нибудь недоразумение.

Мазарини знал, что нелегко заставить д'Артаньяна сказать то, чего тот не хочет говорить; поэтому он на время отказался от попыток проникнуть в его тайну.

— Поговорим о моих делах, — сказал кардинал, — раз о своих вы говорить не желаете.

Д'Артаньян молча поклонился.

— Любите вы путешествовать? — спросил Мазарини.

— Я почти всю жизнь провел в дороге.

— Вас ничто в Париже не удерживает?

— Меня ничто не может удержать, кроме приказа свыше.

— Хорошо. Вот письмо, которое надо доставить по адресу.

— По адресу, монсеньер? Но я не вижу никакого адреса.

Действительно, на конверте не было никакой надписи.

— Письмо в двух конвертах, — сказал Мазарини.

— Понимаю. Я должен вскрыть верхний, когда прибуду в назначенное мне место.

— Совершенно верно. Возьмите его и отправляйтесь. У вас есть друг, господин дю Валлон, которого я очень ценю. Возьмите его с собой.

«Черт возьми, — подумал д'Артаньян, — он знает, что мы слышали вчерашний разговор, и хочет удалить нас из Парижа».

— Вы колеблетесь? — спросил Мазарини.

— Нет, монсеньер, я тотчас же отправлюсь. Но только я должен попросить вас об одной вещи.

— О чем же? Говорите.

— Пройдите к королеве, ваше преосвященство.

— Когда?

— Сейчас.

— Зачем?

— Чтобы сказать ей следующее: «Я посылаю д'Артаньяна по одному делу, и он должен сейчас же отправиться в путь».

— Видите, вы были у королевы! — сказал Мазарини.

— Я уже имел честь докладывать вашему преосвященству, что тут, вероятно, какое-нибудь недоразумение.

— Что это значит? — спросил кардинал.

— Могу я повторить вашему преосвященству мою просьбу?

— Хорошо, я иду. Подождите меня здесь.

Мазарини взглянул, не забыл ли он какого-нибудь ключа в замке, и вышел.

Прошло десять минут, в течение которых д'Артаньян тщетно пытался разобрать сквозь наружный конверт адрес на письме.

Кардинал возвратился бледный и, видимо, озабоченный. Он молча подсел опять к письменному столу и начал что-то обдумывать. Д'Артаньян внимательно следил за ним, стараясь прочесть его мысли. Но лицо кардинала было столь же непроницаемо, как конверт пакета, который он отдал мушкетеру.

«Эге! — подумал д'Артаньян. — Он, кажется, сердит. Уж не на меня ли? Он размышляет. Не собирается ли он отправить меня в Бастилию? Только смотрите, монсеньер, при первом же слове, которое вы скажете, я вас задушу и сделаюсь фрондером. Меня повезут с триумфом, как Бруселя, и Атос назовет меня французским Брутом. Это будет недурно».

Пылкое воображение гасконца уже рисовало ему всю выгоду, какую он сможет извлечь из такого положения.

Но он ошибся. Мазарини заговорил с ним ласковее прежнего.