Двадцать лет спустя

Дюма-отец Александр

Арамис продолжал:

«Я думал, резвый Купидон,Когда-то ваш соратник смелый,Сложив оружье, принужденПокинуть здешние пределы,И мне ль сулить себе успех,Задумавшись близ вас, Мария,Когда вы позабыли всех,Кто был вам предан в дни былые».

— Не берусь решать, соблюдены ли все правила поэзии в этом

куплете, — сказала герцогиня де Шеврез, — но прошу к нему снисхождения ради его правдивости: Госпожа де Отфор и госпожа Сеннесе присоединятся ко мне, в случае надобности, не говоря уже о герцоге де Бофоре.

— Продолжайте, продолжайте, — сказал Скаррон — Теперь мне все равно. С сегодняшнего дня я уже не «больной королевы».

— А последний куплет? Давайте послушаем последний куплет! — попросила мадемуазель Скюдери.

— Извольте. Тут уж прямо поставлены собственные имена, так что никак не ошибешься:

«Я думал (ибо нам, поэтам,Приходит странных мыслей рой):Когда бы вы в бесстрастье этом,Вот здесь, сейчас, перед собойВдруг Бекингэма увидали,Кто из двоих бы в этот мигПодвергнут вашей был опале:Прекрасный лорд иль духовник?»

По окончании этой строфы все в один голос принялись осуждать дерзость Вуатюра.

— А я, — вполголоса проговорила молодая девушка с бархатными глазами, — имею несчастье находить эти стихи прелестными.

То же самое думал и Рауль. Он подошел к Скаррону и, краснея, обратился к нему:

— Господин Скаррон, я прошу вас оказать мне честь и сообщить, кто эта молодая девушка, которая не согласна с мнением всего этого блестящего общества?

— Ага, мой юный виконт! — сказал Скаррон. — Вы, кажется, намерены предложить ей наступательный и оборонительный союз?

Рауль снова покраснел.

— Я должен сознаться, что стихи Вуатюра понравились и мне, — сказал он.

— Они на самом деле хороши, но не говорите этого: у поэтов не принято хвалить чужие стихи.

— Но я не имею чести быть поэтом, и я ведь спросил вас…

— Да, правда, вы спрашивали, кто эта прелестная девушка, не так ли? Это прекрасная индианка.

— Прошу прощения, сударь, — смущенно сказал Рауль, — но я все-таки не понимаю, увы, ведь я провинциал.

— Или, иначе сказать, вы еще не научились говорить тем высокопарным языком, на каком теперь объясняются все. Тем лучше, молодой человек, тем лучше. И не старайтесь изучить его: не стоит труда. А к тому времени как вы его изучите, никто, надеюсь, уже не будет так говорить.

— Итак, вы прощаете меня, сударь, и соблаговолите объяснить, кто эта дама, которую вы называете «прекрасной индианкой»?

— Да, конечно. Это одно из самых очаровательных существ на свете. Ее зовут Франсуаза д'Обинье.

— Она родственница Агриппы, друга Генриха Четвертого?

— Его внучка. Она приехала с острова Мартиника, и потому-то я называю «ее прекрасной индианкой».

Рауль с

удивлением взглянул на молодую девушку. Глаза их встретились, и она улыбнулась.

Между тем разговор о Вуатюре продолжался.

— Скажите, сударь, — сказала Франсуаза д'Обинье, обращаясь к Скаррону словно для того, чтобы вмешаться в его разговор с виконтом, — как вам нравятся друзья бедного Вуатюра? Послушайте, как они отделывают его, расточая ему похвалы. Один отнимает у него здравый смысл, другой — поэтичность, третий — оригинальность, четвертый — юмор, пятый — самостоятельность, шестой… Боже мой, что же они оставили этому человеку, вполне заслужившему славу, как выразилась мадемуазель Скюдери?

Скаррон и Рауль рассмеялись. Прекрасная индианка, по-видимому, не ожидала, что ее слова произведут такой эффект. Она скромно опустила глаза, и лицо ее стало опять простодушно.

«Она очень умна», — подумал Рауль.

Атос, все еще стоя в амбразуре окна, с легкой усмешкой наблюдал эту сцепу.

— Позовите мне графа де Ла Фер, — сказала коадъютору герцогиня де Шеврез. — Мне нужно поговорить с ним.

— А мне нужно, чтобы все считали, что я с ним не разговариваю, — сказал коадъютор. — Я люблю и уважаю его, потому что знаю его былые дела, некоторые по крайней мере, но поздороваться с ним я рассчитываю только послезавтра утром.

— Почему именно послезавтра утром? — спросила г-жа де Шеврез.

— Вы узнаете завтра вечером, — ответил, смеясь, коадъютор.

— Право же, любезный Гонди, вы говорите, как Апокалипсис, — сказала герцогиня. — Господин д'Эрбле, — обратилась она к Арамису, — не можете ли вы сегодня оказать мне еще одну услугу?

— Конечно, герцогиня. Сегодня, завтра, когда угодно, приказывайте.

— Так позовите мне графа де Ла Фер, я хочу с ним поговорить.

Арамис подошел к Атосу и вернулся вместе с ним к герцогине.

— Вот то, что я обещала вам, граф, — сказала она, подавая Атосу письмо. — Тому, о ком мы хлопочем, будет оказан самый любезный прием.

— Как он счастлив, что будет обязан вам, герцогиня.

— Вам нечего завидовать ему, граф: ведь я сама обязана вам тем, что узнала его, — сказала герцогиня с лукавой улыбкой, напомнившей Атосу и Арамису очаровательную Мари Мишон.

С этими словами она встала и велела подать карету. Мадемуазель Поле уже уехала, мадемуазель Скюдери собиралась уезжать.

— Виконт, — обратился Атос к Раулю, — проводите герцогиню де Шеврез. Попросите ее, чтобы она, спускаясь по лестнице, оказала вам честь опереться на вашу руку, и по дороге поблагодарите ее.

Прекрасная индианка подошла проститься со Скарроном.

— Вы уже уезжаете? — спросил он.

— Я уезжаю одной из последних, как видите. Если вы будете иметь известия о господине де Вуатюре, и в особенности если они будут хорошие, пожалуйста, уведомьте меня завтра.

— О, теперь он может умереть, — сказал Скаррон.

— Почему? — спросила девушка с бархатными глазами.

— Потому что ему уже готов панегирик.

Они расстались, оба смеясь, но девушка еще раз обернулась и с участием взглянула на бедного паралитика, который провожал ее любовным взором.