Двадцать лет в разведке
Шрифт:
Большие классные комнаты были заполнены курсантами. Среди них было несколько коммунистов, но большую часть составляли выходцы из окрестных деревень. Это были здоровые и крепкие крестьянские парни, которые ничего не знали о военной тактике и еще меньше о большевизме. Но большевики обещали сделать из них офицеров – неслыханное дело для крестьян, выросших в рамках сословной империи. Они с удовольствием пошли учиться, хотя будущее представлялось им довольно туманным.
Было также несколько молодых рабочих, направленных на учебу партийными организациями гомельских фабрик. В политическом плане они были лучше подкованы, чем крестьяне. Учились и рядовые солдаты, отобранные в
Мы жили в больших и чистых спальнях, где все содержалось в идеальном порядке. Зима в этих краях очень сурова, и температура по нескольку дней подряд могла быть пятнадцать градусов ниже нуля. В наших комнатах вода замерзала в ведрах. Дров не хватало. С большим трудом нам удавалось доставлять дрова по заснеженной дороге из леса. Но иногда мы находили где-нибудь на окраине заброшенный дом и тут же разбирали его на дрова. К счастью, командование позаботилось о нашей одежде. У нас были шинели, сапоги и шерстяное белье. Часто мы спали одетыми, даже в меховых шапках. Если кто-то из товарищей был на дежурстве, то мы укрывались еще и их матрасами.
Наш рацион – лучшее, чем можно было обеспечить в то время, – состоял из черного хлеба, тошнотворно сладкой мерзлой картошки и через день тарелки селедочного супа. Жиров в нашей диете не было, так как все, что имелось, шло в госпитали и детские дома. Время от времени крестьянских сыновей навещали их отцы или братья. Растроганные сердечным приемом начальства, которое не считало для себя зазорным встретиться с ними, они после этого возвращались с подарками «для ребят» в виде масла и яиц. Гостеприимство себя оправдывало! В этих случаях мы специально топили печь и устраивали пир. Мороженая картошка сдабривалась маслом, тонкими полосками соленого сала или колечками из яиц. Ни один французский повар, наверное, не проявлял столько изобретательности в украшении блюд, как это делали мы со своими жалкими кусочками.
Наш день начинался в пять часов утра и длился до поздней ночи. Первые недели были по-настоящему трудными и для курсантов и для преподавателей. Крестьянские парни едва умели читать и писать и с недоумением смотрели на диаграммы и математические формулы на классной доске. Преподаватель начинал объяснять какой-то вопрос из области артиллерии и обнаруживал, что ему надо сначала научить своих слушателей элементарным правилам арифметики. Прежде чем они начнут разбираться в азах топографии, им нужно было познакомится с элементарной географией и черчением. Преподаватель, который объяснял действие оружейных механизмов, сначала должен был научить слушателей аккуратности, чтобы они не потеряли мелкие детали.
Я помню то рвение, с которым молодые крестьянские и рабочие парни старались постичь основы военной тактики. Эта готовность служила хорошим стимулятором для перегруженных и часто скептически настроенных преподавателей: их настроение постепенно менялось от равнодушия к активной заинтересованности. Вскоре учебный процесс медленно, но уверенно стал набирать темп.
После занятий в классах мы выходили во двор, где по два-три часа занимались на морозе. Городских жителей это удивляло, потому что настоящей строевой подготовкой после революции никто не занимался. Жители привыкли к виду
Иногда по утрам мы проводили стрельбы, и после утомительных строевых занятий это было почти приятным развлечением. Наши инструктора выработали отличную систему: если курсант хорошо стрелял, то ему разрешалось раньше вернуться в казарму, пока суп еще был горячим. С учетом такого поощрения я быстро стал таким же хорошим стрелком, как и курсантом, что, впрочем, было не так уж трудно при моем среднем образовании. Когда в конце дня, после занятий на воздухе, мы строем и с песней возвращались в казарму, жители города приветствовали нас. Они считали нас своими и гордились нашей выправкой.
Помимо чисто военных дисциплин мы занимались и политическим образованием. Для проведения политзанятий местный комитет партии посылал к нам своих наиболее грамотных пропагандистов. Доморощенные марксисты помогали нам изучать программу партии, принципы организации советской власти и некоторые элементарные положения марксистской теории. Обладая некоторым опытом политработы, я часто помогал преподавателям. В то время нам не хватало всего, но книг было в избытке. Типографии в Москве и Петрограде работали без остановки, и вслед за Красной Армией шли вагоны с партийной литературой. Курсанты очень быстро усваивали идеи большевиков. В конце концов, они сами были прекрасной иллюстрацией того, как Ленин и Троцкий строили мир, который принадлежал трудящимся. Если прежде их ждала только тяжелая скучная работа, то теперь они готовились стать командирами.
Однажды в комнату, где я чистил винтовку, вошел комиссар Блухов.
– Александр, – сказал он, – сегодня ты будешь обвинителем Ленина и Троцкого.
– Обвинять Ленина и Троцкого! – воскликнул я, вскочив от негодования. – Что вы имеете в виду?
– Это то, чего от нас хочет Москва, – сказал он с хитрецой в глазах. – Это новый метод обучения. Мы все говорим и говорим на занятиях, и курсанты к этому привыкают. Но мы должны научить их спорить и отстаивать свою точку зрения. Мы должны сделать из них политических бойцов партии и армии. Сегодня ты будешь нападать на Ленина и Троцкого, как если бы ты был одновременно монархистом, меньшевиком и сторонником Керенского. Мы инсценируем суд и посмотрим, как курсанты будут защищать большевиков.
И вот в тот вечер я взял на себя роль прокурора. Комиссар выступал в качестве судьи, а курсанты в роли присяжных. Я повторил все хорошо знакомые обвинения в адрес большевиков. И прежде всего то, что они были платными немецкими агентами, направленными в Россию сеять смуту. Были они виноваты и в Гражданской войне, на их совести тысячи загубленных жизней, и в том, что не хватает продуктов, и во многих других грехах.
Сначала этот спектакль развеселил курсантов, но по мере того как я входил в роль обвинителя, курсанты забеспокоились. Один крестьянский паренек заерзал на месте, а потом вдруг вскочил и выкрикнул:
– Это ложь! Ленин и Троцкий за народ. Мы им верим. Во всем этом виноваты белые.
К нему присоединились другие студенты, которые, кажется, забыли, что это всего лишь инсценировка. Они вскочили с мест и стали выкрикивать свои доводы на мои обвинения. В какой-то момент мне показалось, что спектакль выходит из-под контроля, и я с беспокойством посмотрел на комиссара. Но он, забыв про свой судейский молоток, с восхищением наблюдал за курсантами, которые вдруг превратились в революционных агитаторов.