Двадцать ноябрей
Шрифт:
Она вдруг засмеялась и смех у нее был как у тридцатилетней.
– О-да! Ты тогда знатно выступил…Кажется, сам пастор позавидовал твоему красноречию.
Крейг снова улыбнулся.
–Знаешь, мне иногда стыдно за тот день. Да и за многие другие дни. Когда я был не очень сдержан…Язык – мой враг. Скальпель…
–Это ты про свои вопли об этих черствых бездушных взрослых вокруг себя?
– Ага, – Крейг хмыкнул.
– Или может про то, как они заставили тебя сидеть и потеть в тесном костюме? Или про то, что все эти напыщенные взрослые озабочены лишь тем, что хотят жениться, чтобы потом законно целоваться? А потом ненавидят тех, на ком женились? И тетю Полли ждет то же самое?
– Тетя Полли не заслужила того моего выступления…
– Да брось-ка ты…Полли заслужила все то, что получила. И ты тут ни при чем. И вообще, с чего вдруг решил заговорить о том дне? За полчаса до операции?
Крейг хотел ответить: "Потому что…это не то место,
Но лишь сказал:
– Прости меня мам, за вечер на прошлой неделе. Я опять вспылил. Ну – насчет Эми и ее бесконечных кредитов.
Мама Крейга вздохнула.
–Ты все-таки невозможный! Сначала вывалить на человека весь мешок мыслей о нем. И убить его этим мешком. А затем извиняться…Но, сын… мы-то все знаем, что ты был прав. Просто не всегда людям нужна откровенность. Чаще им нужно сострадание.
Крейг снова поджал губы и автоматом отметил в отражении стекла, как они сделались тонкими. Вопрос всей его жизни так и не был решен. Быть с людьми сострадательным или безжалостным?
– Мам…я говорил тебе, что то твое кремовое платье… ты была в нем как Бриджит Бардо?
– Оу? Правда?
– Да…Я водил взглядом по твоему ажурному поясу и не мог остановиться. Мне казался он гоночной трассой, по которой кружу на своем красном Феррари. И готов был гонять по ней бесконечно. По самой безопасной трассе на свете…
Конец ознакомительного фрагмента.