Двадцать три часа
Шрифт:
Если Никольский и удивился акробатике похитителя, то Юрке об этом не сообщил. Он приказал не ждать Сашку и тем более эксперта, а действовать самостоятельно, согласно имеющейся у него оперативной информации. Это было ценное качество начальника — позволять операм проявлять разумную инициативу, и Юрка это понимал, хотя и с трудом представлял, как эту самую инициативу сейчас проявить, с учетом довольно скромного оперативного опыта.
Почему Никольский отпустил его с места, где была обнаружена улика, Юрка понял уже через две минуты: не успел он отойти и на сто метров, как навстречу ему попалась машина с Сашкой за рулем. Зам по розыску умел рассчитывать время. Салагин же был неимоверно горд оказанной
Юрка посмотрел на часы: половина одиннадцатого вечера. Если он хотел успеть поговорить с зимующим дачником, не рискуя того разбудить, ему следовало поторопиться.
Все равно у него оставались вопросы — не к Никольскому, а к самому себе. Дверь в «Елочке» — играет ли она какую-нибудь роль? Больше нет, чем да, потому что Селезнево, как и многие другие города необъятной родины, озабочен не внешним видом, а содержанием, пока этот внешний вид не несет непосредственной угрозы. Юрка вспомнил рассказ Никольского о торговых центрах в Москве: гранит, яркие огни, лифты с прозрачными стенами... случись пожар, поведал Никольский, который в их ОВД отвечал за пожарную безопасность, один гранит и останется. Да и на памяти Юрки был случай, когда внешний вид сослужил нехорошую службу. В одной из квартир в новостройке хозяева поставили железную дверь, жиличка безнадежно кричала, выбить дверь соседи не смогли, пока сообразили вызвать пожарных, жиличка истекла кровью. Рубила мясо, попала по ноге. Несчастный случай, разумеется, с точки зрения закона, а с точки зрения здравого смысла? У глупой дамочки совершенно нечего было красть: кому в наше время нужен телевизор, будь он хоть на десять лет взят в кредит?
Следы. Юрка очень хотел внимательней изучить следы, но времени у него не было, он рассчитывал, что ими займутся эксперт и Сашка. Насколько он смог различить — отец-охотник бы порадовался, грустно подумал Юрка, — Наташа пробежала по следам коляски, покрутилась там, где след потеряла, и вернулась в магазин. Следы похитителя выглядели немного странными, и то, что вылез он почему-то в окно, тоже казалось странным. Какая разница, да и зачем было так извращаться, когда все равно легко выяснить, куда он пошел, потому что улицы никто не чистил в субботу вечером?
Но все-таки похитителю нужна была не коляска.
Он завез коляску, вынул ребенка, оставил коляску и с ребенком ушел, и вопрос был не столько — куда, сколько больше — зачем, и что он рассчитывал делать с ребенком. Нищих в Селезнево не водилось: просить было не у кого, селезневцы зарабатывали ровно столько, сколько хватало на житье, бизнесмены были жадными, полиция — беспощадной. В соседнем районе жили цыгане, но промышляли наркотой и мелкими кражами, причем только в соседней области, не ленились мотаться за сто с лишним километров. Месть? Ревность? Но Юрка уже достаточно повидал, чтобы понимать: этот мотив годится только для сериалов. Убийство из мести, убийство из ревности, в общем, все то, что сценаристами подается под глупым романтическим флером, по сводкам проходит под названием «убийство, совершенное на бытовой почве» и к красивой пылкой монтекристовщине никакого отношения не имеет. Если не считать, что Монте-Кристо местного разлива мог быть хронически нетрезв и всегда орудовал тем, что ему подворачивалось под руку. Похищение ребенка мало тянуло на потуги похмельного ума. Вымогательство? Но Красин не сказал, что требовали выкуп. Возможно, еще было просто не время.
Юрка прибавил ходу. До Старой улицы всегда было сложно добираться, а этой зимой особенно — по весне начал уходить асфальт, ямы заделали, однако почва не сдавалась. Отложили капитальный ремонт до лучших времен. На Старой улице имелся свой магазин, но Юрка знал, почему свидетель пошел
Задумавшись, Юрка споткнулся и чуть не упал. С трудом удержав равновесие, он стал крутить версию вымогательства. Это было уже кое-что, но смущало, что ни шеф, ни зам по розыску не заикнулись о профильниках из отдела по борьбе с оргпреступностью. Ошибиться эти матерые волки никак не могли, значит, требования о выкупе не было и вымогательство они отметали. «Неужели все-таки месть?» — думал Юрка, нащупывая кнопку звонка. Месть как мотив имела свои изъяны: кто бы специально следил, рассчитывал, что Наталья оставит коляску... И что дальше? Ребенка все равно придется вернуть, не съесть же его они там решили...
Юрка видел, что свидетель не спит: свет лампы, достаточно яркий, и движение тени человека по комнате. Но открыли ему не сразу, зато начали с извинений.
— Ох, простите, — седой мужчина лет шестидесяти замахал руками. — Простите старика, знал ведь, что вы придете.
— Лейтенант Токарев, — представился Юрка, — ОВД.
— Проходите, — виновато махнул рукой мужчина. — Якушев Геннадий Матвеевич. Замерзли? — участливо спросил он. — Сейчас чай заварю. Или кофе? Сам кофе не пью, но вам сделаю.
— Геннадий Матвеевич, — спросил Юрка, — это вы посоветовали девушке в полицию идти?
— Я, конечно, — Якушев запер дверь. На шум выглянула гладкая серая кошка с прижатыми ушками. — Иди, Лукреция, иди отсюда... Да я и сам испугался.
— Почему?
Кошка на слова хозяина не обратила никакого внимания, прошла на кухню и, как только Юрка, поджав под себя ноги, с которых тут же начала течь вода, смущенно сел на табуретку, вспрыгнула к нему на колени.
— Как вам сказать? — Якушев обернулся с банкой кофе в руках. — Она была явно в шоке. Я даже думал проводить ее к вам. Мне показалось, что она сама не поверила собственным же словам. Ребенка украли, надо же, — он потряс головой, вернулся к приготовлению кофе. — Главное — на улицах вообще никого нет. Я, пока шел, даже удивился. Снег падает, ни одного следа. Я понимаю, что суббота, все к супермаркету побежали, кто закупиться не успел или с пятницы не хватило, но это же на другом конце города. А тут тишина.
— То есть, — уточнил Юрка, — следов вы не видели? Когда к магазину шли?
— Не видел, — подтвердил Якушев. — Точно, хоть на Библии поклянусь. Я к такому человек приметный. Профессия обязывает. Мы, художники, если что увидим, в памяти долго держим, всю жизнь, если можно так выразиться, до последней детальки.
— А вы долго в магазине были? — спросил Юрка, пытаясь определить, когда в магазин пришла потерпевшая, и мог ли кто-то в таком случае идти за ней.
— Долго, — ответил Якушев. — Как чай увидел, так про все забыл. Молодцы ребята, у них товары не хуже, чем в столицах. А денег у меня было с собой не очень, — засмеялся он, — карточки-то тут только в супермаркете принимают, и то не каждый день. Вот и выбирал, Танечку измучил. Минут пятнадцать точно у нее похитил. А потом эта девочка пришла...
— Геннадий Матвеевич, — осторожно спросил Юрка, боясь спугнуть удачу. Судя по всему, свидетель ему попался отличный: ничего не додумывал, а детали запоминал. — Расскажите, а как она себя вела?
Якушев закончил возню с кофеваркой, повернулся, внимательно посмотрел на Юрку.
— Вот, товарищ лейтенант... честно — не подумал бы никогда, что она ребенка оставила. Конечно, я понимаю, молодость и все такое, но... я вон Лукрецию... не приставай к человеку! ...Одну дома оставлю, и то изведусь. А тут ребенок, на улице.