Двадцатые годы
Шрифт:
Особняком держались Федосей и Надежда; у Надежды душа нараспашку, но душа ее принадлежала коровам и свиньям, с животными разговаривала, людей сторонилась, точно что-то знала и боялась проговориться, а Федосей вообще ни с кем не говорил, похоже было, что Федосей с Надеждой собирались от Астаховых отойти.
И совсем уж на отлете жил Филиппыч. Хоть он и приходился Павлу Федоровичу двоюродным братом, ему всегда давали понять, что ничто в хозяйстве ему не принадлежит.
Разваливающийся дом! Жучок
Гром грянул среди ясного неба.
Не так, чтобы очень с утра, часов в девять-десять, когда с мужиков в поле сошло уже по десять потов, хотя в исполкоме только еще начиналась работа, к Астаховым притопал, припадая на свою хромую ногу, председатель Успенского волисполкома Василий Семенович Данилочкин в сопровождении Дмитрия Фомича Никитина и Егора Романовича Бывшева, нового заведующего волостным земельным отделом.
Навстречу вышла Надежда, шедшая к свиньям с двумя ведрами помоев. При виде начальства она испуганно остановилась.
— Здорово, — приветствовал ее Данилочкин. — Куда спешишь?
— К свиньям, — кратко пояснила Надежда, не отвечая на приветствие.
— И то дело, — сказал Данилочкин. — А кто еще дома?
— Марья Софроновна, — отвечала Надежда.
— Нет, эта нам ни к чему, — сказал Данилочкин. — Покличь-ка хозяина.
Надежда поставила ведра перед гостями и кинулась в дом.
— Примета хорошая, — сказал Данилочкин. — Встретили с полным, — значит, все будет в порядке.
Павел Федорович вышел, застегивая на ходу свою черную тужурочку.
— Здравствуйте, гражданин Астахов, — поздоровался и с ним Данилочкин. — Мы по делу.
— Да уж вижу, — сказал Павел Федорович. — В гости вы ко мне не придете.
— Пришли объявить вам решение уездного исполкома…
Дмитрий Фомич полез в боковой карман, достал бумажник, покопался в нем, извлек серенькую бумажку.
— Вам известно, что ваша мельница национализирована?
— Знаю, знаю, — сказал Павел Федорович. — Давно уже национализирована, еще в восемнадцатом году.
— И стоит без толку, — сказал новый заведующий земельным отделом.
— Когда-нибудь заработает, — сказал Павел Федорович. — Теперь в Орле много частных владений восстановлено, вернут мельницу и мне.
— Нет, не вернут, — сказал Данилочкин. — Но и стоять ей без толку нечего.
— Опять собираетесь пускать? — спросил Павел Федорович.
— Нет, гражданин Астахов, — сказал Данилочкин. — Можете со своей мельницей распроститься, есть решение уездного исполкома перевезти вашу мельницу в Дросково, завтра за ней приедут, заберут двигатель, жернова…
Павел Федорович побледнел.
— Шутите? — спросил он. — Кто же позволит разрушать мельницу?
— Дмитрий Фомич, объяви!
Дмитрий Фомич
«В целях дальнейшей эксплуатации мельница гр. П.Ф.Астахова, проживающего в с. Успенском на Озерне, передается в распоряжение Дросковского волисполкома, которому обеспечить вывоз…»
Все правильно. Даже слишком правильно!
— Не отдам, — сказал Павел Федорович.
— То есть как это не отдадите? — строго спросил Данилочкин. — Мельница не ваша, вас мы и спрашивать не будем.
— Не отдам, — повторил Павел Федорович.
Но Данилочкин не собирался долго разговаривать, он не в пример Быстрову не любил эффектных сцен, любил делать все коротко и просто.
— Ключи у вас? — спросил Данилочкин.
— У меня.
— Принесите.
Павел Федорович принес ключи, спорить с Данилочкиным бесполезно.
— Пройдемте к мельнице…
Прошли на огород, отомкнули дверь мельницы, вошли, внутри светло и пыльно, до сих пор пахнет мукой. Данилочкин потрогал дизель, похлопал ладонью по шкиву.
— Ремень цел?
— Куда ж ему деться?
— Не говорите, сапожный товар. На подметки, например.
— Цел.
— Ваше счастье, а то бы привлекли. Товарищ Никитин, дайте гражданину Астахову расписаться.
Дмитрий Фомич расправил бумажку, положил на обод шкива, протянул Павлу Федоровичу карандаш.
— Распишитесь, что ознакомлены. — Мгновение Павел Федорович колебался, взял карандаш, — против рожна не попрешь! — побледнел еще больше и расписался.
— Точно свой смертный приговор подписываете, — сочувственно заметил Данилочкин. — Нехорошие у вас глаза.
— А оно так и есть, — вполголоса согласился Павел Федорович. — Вы мне действительно объявили смертный приговор.
В тот момент никто этим словам не придал значения.
Вышли снова на огород, Данилочкин позволил Павлу Федоровичу самому запереть все замки, протянул руку.
— Позвольте ключики… — Отдал их Бывшеву и тут же вытащил из кармана висячий замок, каким бабы запирают свои сундуки. — А это для верности… — Данилочкин щелкнул замком. — Может, у вас вторые ключи найдутся, недосчитаемся еще чего утром, а за срыв и взлом казенного замка отвечать будете по всей строгости закона.
Потом спросил Павла Федоровича об урожае: какие виды на урожай, много ли уродилось яблок, хороша ли капуста…
И Павел Федорович отвечал, хоть и рассеянно, но отвечал и о яблоках, и о капусте, и никто не обратил внимания, что он как-то чрезмерно задумчив, как бы не в себе.
Вечер тоже прошел обычно, ужинали по своим углам, Вера Васильевна с сыновьями у себя в комнате, Павел Федорович с Марьей Софроновной на кухне, а Федосей с Надеждой и не поймешь где — в закутке у печи, лишь бы не на глазах у Марьи Софроновны.