Двадцатые годы

Овалов Лев Сергеевич

А когда на землю падала ночь и в темноте тонули деревья, сараи и даже ветряки за огородами, они, прячась от самих себя, находили среди этой темноты еще более темное место и целовались, пока золотисто-розовое сияние не разгоняло их по домам.

46

Слава подошел к матери. Опять шьет! Все время она что-нибудь шила.

Не шила — перешивала. Все трое, и Слава, и Петя, и сама Вера Васильевна, совсем обносились. Слава выступал на митингах,

ездил по заседаниям, произносил речи, и все ему невдомек, что выступать-то было бы не в чем, если бы не забота матери, то штаны перешивает ему из своей юбки, то куртку шьет из старого одеяла.

Он приезжал домой, задумчиво останавливался среди комнаты, небрежно произносил:

— Что бы мне надеть?

— А я тебе куртку сшила, померь…

Он и на этот раз не оценил ее труда.

— Скоро ты, мамочка, совсем отвыкнешь от чтения, все шьешь и шьешь…

Слава не знал, как начать разговор, а начать надо, иначе все его слова, сказанные Марусе, не будут иметь никакого веса.

Он смотрел на стол, сотни раз смотрел он на этот стол и лишь впервые заметил, что поверхность его покрывает тонкий слой ссохшейся грязи, сквозь которую едва просвечивает вишневый лак.

Он все-таки решился:

— Мама, я хотел бы… Мне хотелось бы… Тебе надо сходить к Денисовым.

— Зачем это?

Вера Васильевна подняла в недоумении брови.

— Как бы это тебе объяснить? Дело в том… Дело в том, что я решил жениться.

— Что-о?

— То, что ты слышала.

Шитье валялось на полу, ни Вера Васильевна, ни Слава не заметили, как оно упало.

— На ком же это?

— У Маруси две сестры. Одной тринадцать, другой одиннадцать. Не на них же!

— Слава, тебе нет восемнадцати!

— Мы любим друг друга.

— Что же тебе нужно от меня?

— Мы не можем пожениться, пока ты не сходишь к Денисовым.

— Это с какой же целью?

— Пожалуйста, не представляйся наивной. Не забывай, что мы в деревне.

— Разве в деревне женятся иначе, чем в городе?

— Да! Традиции, обычаи, условности здесь гораздо сильнее. Пока ты не подтвердишь серьезность моих намерений, Марусе не разрешат выйти замуж.

— О господи! Не ставь меня в смешное положение…

— Так ты не пойдешь?

— Глупо все это…

Тогда Слава принялся говорить о серьезности своего чувства. Общность взглядов, сходство характеров, глубокая взаимная симпатия. Посыпались ссылки на Пушкина и Шекспира. Особенно на Пушкина. Отец сделал Пушкина советчиком Славы. На помощь подоспели герои пушкинских повестей: Бурмин, Берестов, Гринев продефилировали перед Верой Васильевной дружным строем. На подмогу появился Ромео. «И, наконец, мы с ней стоим на одной политической платформе». Перед платформой, считал Слава, устоять невозможно.

Но ни Гринев, ни Ромео, ни даже платформа не действовали на Веру Васильевну.

Тогда

Слава нахмурился: если не действует добро, должно подействовать зло, благородные офицеры не произвели впечатления, призовем на помощь палача Цанкова.

— Может быть, ты и права, — мрачно сказал Слава. — Какая там любовь, когда в мире идет жестокая классовая борьба. Ты читала о фашистском перевороте в Болгарии?

Что-то Вера Васильевна слышала.

— А о войне за освобождение славян знаешь? Сколько добровольцев ехало тогда из России! Возможно, и нам придется выступить. Как ты думаешь, мама, стоит мне записаться в добровольцы?

Желаемое он выдавал за действительное, добровольцев в Болгарию не посылали, хотя откройся запись в добровольцы, Слава бы записался, в этом случае его не остановила бы и Маруся.

Но, как говорится, у страха глаза велики, а у материнского страха особенно.

— Ты это серьезно?

— Пойми, мамочка, если ты не хочешь, чтобы мы с Марусей связали свои жизни, мне остается один путь.

Нет, мама не хотела, чтобы Слава уехал, да еще в чужую страну, войны отняли у нее слишком многих близких.

Она умоляюще посмотрела на сына:

— Не впадай в крайности!

— Моя судьба в твоих руках, я или женюсь, или уеду…

Он добился своего: Вера Васильевна согласилась пойти вечером к Денисовым и… поговорить. О чем? Она и сама не знала.

Слава взял книгу, сел у окна. «Смотри, — говорил он всем своим видом матери, — меня это ничуть не волнует, все вполне естественно», но вскоре не выдержал, отложил книжку и стремглав понесся на село.

Впрочем, по селу он шел, сдерживая себя, поднялся к Денисовым на крыльцо…

Маруся тоже шила!

Перед нею лежали лоскуты холста, и она сметывала их, прежде чем сесть за швейную машинку.

— Мама сегодня придет к вам…

Маруся побледнела, даже губы у нее побелели, сделались такими же белыми, как холст на ее коленях.

— Ох, надо маме сказать…

Слава разделял ее тревогу, слишком все серьезно, Марусе тоже нужно подготовить родителей к встрече.

Только что пригнали стадо, коровы еще брели по домам, а желтые блики заката окрасили небо, когда Вера Васильевна собралась к Денисовым.

Шла она не торопясь, ее привыкли видеть на сельской улице, то навещала больных, то заходила к родителям своих учеников, никто не обратил внимания на то, что Вера Васильевна принарядилась, ее кружевная кофточка слишком проста, чтобы кто-нибудь на селе мог ее оценить.

Вера Васильевна поднялась на крыльцо, потянула на себя дверь, мать Маруси, Анна Степановна, стояла у горки с посудой, доставала лафитники.

Анна Степановна быстро повернулась на стук щеколды.

— Ой, Вера Васильевна?… Вот не ждали! Заходьте, заходьте, гостями будете…