Двадцатые
Шрифт:
мимолётной бандой:
Постреляли, грохнули,
укатили вдаль.
То ли эта банда –
выкормыш Антанты,
То ли просто
землеробы
развеяли печаль.
И вот молчат и курят
бывалые матросы,
Скитальцы горожане,
мешочники,
шпана.
А
ложится
на откосы.
Миром овладела
синяя весна.
Родина,
ты вся в пути –
Россия, Украина
В этой пограничной,
безграничной тишине.
Реки твои синие,
синие долины
В глуховской и брянской
дремучей стороне.
Это ли берёз
светлокудрявые туманы,
Это ли поляны
синих, синих медуниц…
Дикое безмолвие
лесного океана;
Чистые свирели
прилетевших птиц.
Какие мы республики
мимо
проезжали,
Какие там правительства
сидели
и войска –
Не ведаю,
но Родину
всё крепче собирали
Руки коммунистов,
Ленина рука.
Власти были молоды,
молоды без опыта,
И никакой Европы там,
а просто глухомань.
Шайки, банды, батьки
рубались
в конском топоте,
С государств двухдневных
собирая дань.
И может,
всё распалось бы
в дыму, пальбе и прахе,
И может,
полетела бы,
замлевши,
голова,
Но кремль сводил в одно
страну
без жалости и страха,
Соединяла
заново
Москва.
В итоге до Москвы, где должна была быть пересадка в Томск, чета Селиховкиных добралась только 15 декабря 1920 года. «Начались морозы. На мне солдатская шинель, французские ярко-синие штаны, английские ботинки, папаха. Жена в летнем пальто и матерчатых туфлях. Вот и добирайся в таком виде до Томска, да еще в товарном нетопленом вагоне!».
После переговоров в Главпрофобре перевод в Томск был отменен, а муж и жена Селиховкины стали студентами Московской горной академии.
Студенты Московской горной академии. 1922 г.
Голодную и холодную жизнь студентов Академии в первые годы существования я уже описывал, и первый выпускник в этом плане ничем не отличался от прочих «грызунов гранита науки». Разве что тем, что первым из студентов МГА опубликовал научную статью «Вольфрамовые руды в Западной Сибири».
«Селиховкина я знал, — писал наш летописец Василий Емельянов. — Мы жили на одном этаже в общежитии. Как-то зайдя в комнату, я увидел его за необычным занятием: он себе шил из овчины шапку. «Холод собачий, чуть было уши себе не отморозил. Работали на железнодорожной станции: мороз, ветер, а у меня, кроме старой шапки, ничего нет. Один из железнодорожников дал кусок овчины — ты, говорит, парень, шапку себе сооруди, а то и до работ допускать не будем — совсем окоченеешь. Вот и сооружаю». И он, надев еще не законченную шапку, похожую по форме на башлык, спросил: «Как, сойдет?». Так вот этот студент Селиховкин умудрялся посещать лекции, сдавать зачеты, разгружать вагоны, чтобы хоть немного заработать на пропитание, да еще овладеть мастерством скорняка и находил время писать научные статьи».
Научным руководителем Селиховкина стал Владимир Дмитриевич Рязанов. Это был человек совершенно иного времени и иной среды – как я уже говорил, сложно найти столь же несхожих людей, как студенты и преподаватели МГА.
Если у студента Селиховкина за спиной был крестьянский, по сути, быт семьи сельского учителя, учеба на медные деньги, окопы и вши Первой мировой, шашки и «Яблочко» Гражданской и послевоенная голодная-холодная учеба, то у профессора Рязанова бэкграунд был совсем другим.
В.Д. Рязанов.
Столичное детство в семье банковского служащего Дмитрия Федоровича Рязанова и Екатерины-Марианны Адольфовны Рязановой, урожденной Каспари. Языки, гувернеры, семейный фарфор и книги в кожаных переплетах из отцовской библиотеки.
Горный институт – один из самых престижных вузов империи, окончание по первому разряду, специализация по металлургии, переквалификация в геологи. Чин титулярного советника, фанатичная увлеченность наукой, ученичество у Мушкетова, дружба с Обручевым, командировки по всем городам и весям – Владивосток, Байкал, Уфа, Амур, Колыма, Онежское озеро, западный Китай, Вычегда, далее везде. Первые правильные геологические поиски нефти в Западной Сибири, первые разведки золота на Чукотке – сложно и вспомнить, где бы не отметился Рязанов с его феноменальным чутьем.