Двадцатый год. Книга первая
Шрифт:
– Я?
– Ну да. Ты так старательно разглядываешь пол.
Бася в ужасе приподняла глаза. Нет, с точки зрения мужчин, Лидия была великолепна. Но лучше бы она прочла Барбаре стихи.
– Лида, я должна сказать…
– Ничего не говори. Ничего. Сядь покамест. Скажешь потом.
Бася неуклюже села на софу. Лидия изящно опустилась рядом и закинула ногу на ногу.
Басе хотелось исчезнуть, Лидия была обворожительна. И аромат, струящийся по полутемной комнате, – казалось, позабытый напрочь, но нет, не позабытый. «Ля Роз Жакмино», определенно «Ля Роз Жакмино».
–
– Что ты, Лида, ты совершеннейшая прелесть. Но мне, кажется, случилось недоразумение.
– Неужели ты против? А прогрессивные взгляды?
– Я имела в виду общественно-политические.
– Баська, милая! Какая ты прекрасная.
Лидина ладонь, горячая, накрыла Басину. Господи. Бася, пересилив себя, не отдернула. Ладонь продвинулась чуть дальше. Выше, сильнее, altius, fortius. Испуганно зажмурившись, Бася ощутила… над ключицей… прикосновение… губ. Что угодно, только не… Не это вот самое, нет.
– Баська… – Лидия задыхалась. – Я всегда… мечтала… об этом… Нет, ты не подумай, я не первый раз. Но мне хотелось с такою же, как я. С такою, как ты. Чтобы по-настоящему. Как Мариночка и Софочка. Понимаешь?
– Лидочка, не надо. Я пришла сказать тебе, что…
О боже, сейчас она положит ей руку на грудь… просунет пальцы под кофточку… как пансионерки и институтки. И тогда…
– Лида, это невозможно, потому что я… не такая, как…
Лидия обиженно встала.
– Как Софочка, – закончила Бася.
Лида бросила на Басю короткий, затравленный взгляд из-под распущенных, чуть рыжеватых волос. Бася, красная, встала следом.
– Лидочка, не сердись. Просто я не поэтесса.
Но Лидия лишила Басю милости. Перешла на «вы».
– Сколь вы тривиальны! – пробормотала она, божественно нагнувшись и поднимая купальный халат. – Вам не говорили, что вы жуткая мещанка? Словно бы не из Варшавы, а из… Бердичева. Впрочем, – Лидия всхлипнула, махнула рукой, – столица гордых полякoв тоже жуткая провинция, мне рассказывал Саша Блок. Кстати, как поэт он гораздо интереснее, чем… Жаль, исписался давно.
Бася машинально кивнула головой. Поэтесса шмыгнула носом.
– Ступайте. Я больше не хочу вас видеть. Французский ваш, кстати, весьма посредствен. Вы не различаете «о» и «о». Для переводчицы вандалов и террористов сойдет. Для поэзии – jamais 3 .
Бася направилась к выходу. Благодаренье богу, хоть ботики не надо надевать – накинуть пальто и выйти. Шарфик изгнанница из теплого эдема сумеет намотать и на лестнице.
– Нет, постойте, – выкрикнула вдруг поэтка. – Так расставаться нельзя. Мы же подруги. Бася!
3
Никогда (франц.).
Бася остановилась. Мужественно проговорила:
– Простите меня, Лидия. Я очень сожалею. И хочу чтобы мы остались друзьями. Поверьте. Вы мне очень нравитесь.
«Врать не стыдно?» – полюбопытствовал внутренний голос. Лидия приблизилась, с халатиком
– Тогда позвольте, я вам погадаю.
Идея Басе не понравилась, но и уходить вот так, врагиней, не хотелось. В холодный, мерзкий и небезопасный сумрак.
– Только оденьтесь, пожалуйста. Ладно? Вы очень красивы, поверьте. Если бы я была живописцем…
Лидия набросила халатик на плечи. Снова взяла Басю за руку и подвела к софе. (Тщетная предосторожность, акт второй?) Робко улыбнувшись, плеснула в бокал коньяку. Плавно, по-восточному опустилась на колени, поставила на пол бутылку. Глаза наполнились собачьей преданностью.
Басе сделалось неловко. Так обойтись – с волшебной, чудной, бесконечно одинокой женщиной. Нет, право, так нельзя. Нужно быть мягче, женственнее. Отказать, не задев, не обидев. Лидочка не виновата, что ее мужчины были лживыми и грубыми. Да, замечательный, Лида, коньяк. Быть может, еще? Пожалуй. Как же здесь тепло, хорошо. Печка, софа, коньячок. Неужели Лидии мало? Я подолью тебе? Не откажусь. В самом деле, почему бы и нет, она выпьет, вместе с Лидочкой, так и быть. А в голове… туман, дурман… трагедия, дух музыки… смешные глупости гетер и институток… и некоторых гимназисток… ей по счастью незнакомых. Лида мягко провела по Басиной ладошке – ухоженным пальчиком с перламутровым ноготком.
– Итак, линия жизни… Жизнь будет длинной, даже слишком… для поэта. Но коротковатой… для такой, как вы.
«Так вот вы, сударыня, к чему, – очнулась Бася. – Ну ладно, развлекайтесь, так и быть».
– Ваш так называемый брак… Слушаете? Распадется очень скоро.
«А у вас и вовсе никакого не будет. Будете дуть свой коньяк с кем придется».
– Потом… вагоны, поезда…
«Казенный дом не позабудьте. Только казенный дом будет, скорее, у вас, при вашем-то образе жизни. Венерологическая клиника».
– Матросня, солдаты… – Лидия не говорила, а шипела. – О, вы с ними выпьете из чаши наслаждений!
«Вас не перепью. Выискалась тут, несчастная и одинокая».
– И никогда, никогда, никогда, – шипение сменилось криком, – вы не вернетесь в проклятую свою Варшаву!
Басино терпение лопнуло.
– Сама вы проклятая! – Хотела сказать «идиотка», но сдержалась. – Прощайте.
И громко стуча каблучками по паркету, направилась в прихожую. Лидия, расхохотавшись, прокричала ей вслед – тоном Екатерины, прогоняющей графа Орлова:
– Картошка на тумбочке, не позабудьте! И знайте, ваш Юрочка ничем не лучше Блока.
Бася с сожалением взглянула на картошку. Приготовить под селедку – Юрка был бы счастлив. Муж последнюю неделю обессилел. Не хотел ничего, даже самого прекрасного.
Бася надела пальто, не торопясь застегнула все пуговицы, спокойно намотала шарф. Из комнаты тем временем неслось:
– Незаконный плод чрева твоего сгинет в корчах! В руинах прoклятой богами, обреченной на заклание столицы!
Бася хмыкнула – снова на «ты»? Ну да, стилистическое чутье, поэтесса. Что там за столица ей пригрезилась – Петроград, Москва, Берлин? Вероятнее всего, Париж. Самая подходящая для двух француженок. Хлопать дверью Барбара не стала.