Дважды разыскиваемые
Шрифт:
– Скоро двадцать,- уже овладев собой, спокойно ответил
Тимур, потом добавил, по-видимому не желая быть неточным.- Через полтора месяца -двадцать.
– Много, ничего не скажешь. Не боишься промахнуться?
– Не боюсь.
– Хорошо, потягаемся. Впрочем, черт с тобой,- беззлобно выругался Ярцев,- Берн меня в оборот. Я обеспечу тебе, карьеру. Расскажу все, что знаю. Как ты смотришь на это?
– Положительно. Все равно вы никуда не денетесь. Со временем признаетесь,- сказал Тимур.
– Вот как…
Ярцев
– Давай бумагу и ручку, парень.
Тимур сорвался с места, взял с тумбочки бумагу и ручку, положил перед Ярцевым.
– Пожалуйста.
– Спасибо.
Ярцев писал долго. Сорокин, глядя на него, пытался объяснить перемену в его настроении. Первые дни он молчал или язвил. Потом ударился в воспоминания, правда не имевшие никакого отношения к делу.
Позавчера, например, рассказал о своем детстве, как отец однажды высек его до крови за то, что он ночью, в кладовке, при свете коптилки читал книгу.
– Не мужицкое это дело,- вразумлял отец.- Добывал бы лучше деньги. Без денег-то, как без воздуху. Шагу не шагнешь! Учись брать, что ближе лежит.
Ярцев-младший, после недолгих колебаний, принялся добывать деньги - воровал во дворах белье и продавал на барахолке.
Сорокин был растроган рассказом, подсел к Ярцеву поближе, заглянул в печальные глаза, просто, как другу, сказал:
– Пора тебе, Григорий Кузьмич, остепениться.
– Пора?- переспросил Ярцев.
– Пора.
– Подумаю.
– Подумай, подумай.
Сорокин чувствовал, что эта запоздалая исповедь пришла к Ярцеву не сию минуту, даже не сегодня, не вчера и не позавчера.
Должно быть, многое передумал Ярцев, оставаясь один в камере. Возможно, понял, куда может завести его темная тропа, иначе не согласился бы теперь дать показания.
Впрочем, может быть, он просто-напросто устал? Сорок восемь стукнуло. Время подумать о собственном уголке.
– Вот, пожалуй, все,- оторвался Ярцев от бумаги.- На, парень, читай. Подскажешь; если что не так, я поправлю. Мне не привыкать.
Говорил Ярцев спокойно, с напускным равнодушием. Однако Сорокин уловил в его голосе тоскливые нотки. По-видимому, он завидовал Тимуру.
– Выше голову, Григорий Кузьмич. Ты еще сможешь сделать немало хорошего.
– Не знаю… Наверно, уже ничего такого не сделаю. Вот слова твои не забуду… Слышь, парень, бери с него пример, - обратился Ярцев к Тимуру.- Умеет он нашего брата расшевелить. Это не каждому удается. Вероятно, когда-нибудь я все-таки стану человеком. Если это случится, то непременно приду к вам. Не прогоните?
Он обращался сразу к двоим-к Сорокину и к Тимуру. Тимур зарделся, польщенный таким доверием. Сорокин почувствовал комок в горле.
– Не прогоним, Григорий Кузьмич, не тревожься. Еще гляди -
– Обязательно,- поддержал Тимур.
Его лицо вспыхнуло. Ярцев увидел это, улыбнулся грустно:
– Чумовые вы здесь, в милиции. В карманах «дур» носите… Это пистолеты по-нашему так называются,- счел нужным Ярцев «просветить» Тимура.- Ну а по характеру - вроде сестры милосердия. Ей-богу. Не доходит до меня это.
– Ты плохо знаешь себя, Григорий Кузьмич,- сказал Сорокин.
– Может быть.
Через четверть часа милиционер увел Ярцева.
3.
Тимур с трудом сдерживал радость. Кому из курсантов выпадет в первый же день такое счастье! Раскрылся преступник! Выложил все начистоту. Во всяком случае, ничего не скрыл, как определил Сорокин.
«Ребята лопнут от зависти, когда узнают, как я начал практику,- подумал Тимур.- Главное, с кем начал? С самим Сорокиным, лучшим оперативником города. Интересно, смог бы Андрей написать стихи обо всем этом или не смог? Наверно, не смог бы. Помешался на любовной лирике…»
Сорокин спросил:
– Ты обедал?
– Нет.
– Присаживайся к столу. У меня кое-что есть. Домашнее.
– Что вы, Николай Аркадьевич,- покраснел Тимур.- Я схожу в буфет. Тут недалеко.
– В буфет сходим завтра. Сегодня будем пировать здесь.- Сорокин положил на стол сверток, заботливо приготовленный матерью, потянул за руку Тимура.- Не обижаешься, что я тебя на «ты»?
– Что вы, Николай Аркадьевич!
– Вот и отлично.
Принялись за содержимое свертка. Тимур взял нерешительно ломтик жареной рыбы и вареную картофелину. Сорокин приободрил:
– Смелее! Считай, что мы в столовой и время у нас лимитировано. Надо уничтожить все быстро и без следов.
Сорокин ел деловито, с аппетитом, хотя и без особого смакования. Он, кажется, не замечал, что отправлял в рот. Мысли его были заняты совсем другим - судьбой Бойко.
«Что все-таки произошло? Почему Каримов перепоручил дело о «таксистах»? Работа у Бойко будто шла хорошо…»
Взгляд Сорокина остановился на кресле, в котором несколько минут назад сидел Бойко. Он сдавал дело. Присутствие Тимура, должно быть, немного смущало его, однако он не подавал вида: держался так, словно ничего особенного не случилось. На вопросы отвечал односложно.
– Ты все возможности использовал?
– Да.
– Кого подозреваешь в грабежах?
– Никого.
– Ты как-то говорил, что напал на след.
Бойко пожал плечами, подошел к графину с водой, неторопливо наполнил стакан и выпил залпом.
– Ничего я тебе не говорил, фантазируешь… Я пошел.
– Подожди.
Бойко послушно остановился у двери.
– Ну?
У Сорокина сжалось сердце. Таким отрешенным он еще не видел капитана.
– У тебя несчастье?
– Нет.