Дважды рожденный
Шрифт:
Здесь жара хоть и давила, но пока не душила, спасали старые, посаженные еще прапрадедом высоченные, раскидистые платаны. Перекинулся приветствиями с сородичами и без труда забрался на облучок, по левую руку от Мины. Ответили ему недобро и как-то нервно. Оно и понятно. Ждать и догонять — радости мало. Да и на жаре сидеть тоже невесело. Опять же и волнение у всех имелось в наличии. Сам Март, ни о чем не беспокоясь, был рад и доволен. Ефим и Гриня уже сидели в седлах.
— Поздорову быть, родня!
— Ты где пропадаешь? — не скрывая раздражения, проворчал дядька
«Ну что за манеры? Ни здрасьте, ни до свидания…»
Оправдываться и отчитываться у Марта желания не имелось совершенно. Потому ответил шуткой:
— Вишь, старшак, меня к вам вместо ватаги лютых вояк срочно прислали. Дед думает, я с пистолью один десяти с пулеметами стою. Ну, а я что? Надо, значит, надо. Как у Костыля отоварился, сразу к вам на выручку. Пропадете же в ином разе. К слову, вот он я, весь уже здесь. Или мы еще кого дожидаемся?
— Ну-ну, поговори еще, балабол… — обернувшись к остальным, Мин махнул рукой и велел негромко, — все. Поехали!
Распорный засов вышел из пазов, и большие железные ворота со скрипом пошли по рельсам в стороны, и повозка вслед за ехавшим первым на своем коне Гриней выкатилась на мостовую. Ба-бах! Март с трудом проглотил обожженным горлом порцию воздуха, ошарашенно подумав: «Ё-моё, это что за дела, сколько ж градусов сегодня?!»
Вахрамеевская башня стояла в начале улицы, почти на вершине холма. Фургон легко пошел под горку, лошадей и подгонять не надо, наоборот, притормаживать время от времени. Тем более, улочка кривовата, да и разбита изрядно повозками и экипажами. Март взял привычную «метлу» в руки и принялся смотреть за своей стороной.
Даже тут — в шаге от дома — нельзя было расслабляться, а не то запросто могли вышибить такую дурь вместе с мозгами. А потом пошла бы гулять по улочкам свинцовая метель кровной мести. И ведь сколько раз уже вот так на пустом месте все начиналось? Увидят ротозея и просто так из развлечения положат, а потом… Одного из его дядьев, которого он сам не видел никогда, так и убили, посреди улицы, когда он на минутку забыл, где жил. Мама рассказывала Марту, хороший был парень, стихи писал, вот и дописался.
Такие мысли показались ему полнейшей ерундой, и он постарался выкинуть их из головы… А с другой стороны, что еще делать? Пока доедут, еще часа три пройдет, надо чем-то заниматься… вот и крутились всякие посторонние соображения. Это не так и вредно. Главное, что делу не помеха. Разговоры в дороге запрещены, все обязаны быть настороже, прислушиваясь к любому шороху и вглядываясь окрест в поисках скрытой угрозы. Потому ехали молча и, по правде сказать, скучновато.
Напоследок он оглянулся назад. Позади на трех холмах возвышалась Тара, сияя в лучах солнца. Десятки ее выстроенных из прочнейшего белого кварцита домов-башен высоко вздымались над кровлями обычных домов, образуя причудливый лабиринт улиц и небольших площадей. Среди них то и дело мелькали золотыми искрами маковки и кресты на куполах церквей и колоколен.
Ефим, в отличие от Гришки, взял под седло не коня, а горбача[2]. Сам Март их с давних пор не любил. И, спрашивается, за что
Несколько лет он не мог спокойно мимо них проходить, пока однажды не решил — хватит! Никто горбачей не боится, и ему, Мартемьяну Вахрамееву, потомку многих поколений воинов, невместно. Собрал всю смелость в кулак и пошел в загон, где животные стояли. Выбрав самого грозного и похожего на того, давнего — два метра в холке, черный, с желтыми, злыми зубами, налитыми кровью глазами и могучим спинным горбом, решительно ухватив за узду, принудил опуститься на колени и взобрался в седло. Давя в себе внутреннюю дрожь, поднял зверя и погнал в пампу. Почти через час они вернулись оба в мыле и смертельно усталые. Вот так, в десять лет Март сам излечил душу от первой серьезной раны.
И только спустя годы узнал, как переживали родители и за здоровье сына, и за его страх перед горбачами.
За всю дорогу не встретили никого. Немудрено. Лето, жара. Пампа после весеннего буйства красок быстро теряет цвета и сочность зелени. Одни перекати поле да пожелтевшая от зноя трава.
Добрались до Белого камня без помех. А и то — нападать на четверых до зубов вооруженных бойцов, с которых, считай, и взять нечего — не большого ума дело. Быстро передали припасы и воду охранявшим колодец родственникам, загрузились сами, и поехали обратно. Главное теперь было успеть вернуться до темноты. Когда доехали до знакомого распадка меж двух холмов, чуйка Марта буквально взвыла.
— Мина, слышь, давай по полю объедем, — не удержался и тихой скороговоркой прошептал он старшаку.
А тот лишь отмахнулся. Марту захотелось выругаться, вот ведь упертый, как кержак, но он лишь покрепче сжал ружье. Приуставшие лошадки бодрее пошли под уклон, всхрапывая и прядя ушами. Видно, тоже занервничали. Ехавший первым на своей красе и гордости — вороном аргамаке — Гриня, словно тоже что-то почуял, подобрался в седле и наставил ствол ружья на серые валуны, щедро раскиданные по крутым склонам.
Не успел обоз добраться и до середины ложбинки, как рядом грянуло. Слепящая вспышка накрыла повозку и сразу следом за ней на Марта обрушился резкий, тупой и очень сильный удар. А с ним вместе почудился словно звон стекла разбитого, ну или еще чего похожего. И охватило ощущение не пойми откуда взявшейся радости. Может, и морок, понять не успел. Взрывом его отбросило далеко в сторону. Время замедлилось, он даже успел удивиться, что все еще живой. Снова зазвенело незримо, с хрустом осыпалось в никуда, а он с размаху рухнул спиной ровно на твердокаменную землю. Тут свет окончательно погас. «Все. Приехали».