Дваждырожденные
Шрифт:
Мы ушли от погони, но торжествовать было еще рано. Возвращаться назад к горному храму уже не имело смысла. Тем более, наши враги, не достигнув цели, скорее всего бросились бы искать Лату именно в том направлении. Прямо на юг, за горными перевалами, лежала долина Ганги и дружественная Кампилья. Но на том пути нас ожидали заставы кауравов. Поэтому Лата предложила идти на юго-восток, через земли горцев-киратов для того, чтобы спуститься в долины бассейна Ганги у восточных границ Панчалы. Там раскинулись земли, некогда завоеванные Магадхой, царь которой
— Три года назад царь ядавов Кришна вместе с Бхимасеной и Арджуной лишил народ Магадхи его правителя, — сказала Лата, — а унаследовав ший престол отца Джаядсена хоть и не питает дру жеских чувств к Пандавам, вряд ли способен про стирать свою власть на все ранее принадлежав шие Джарасандхе земли.
Мы углубились в лесные дебри, определяя свой путь по солнцу, отыскивая едва заметные тропинки охотников, ночуя на постели из травы и питаясь скудными плодами леса. Тут очень пригодились мои навыки отшельнической жизни. Лата не умела отыскивать съедобные коренья и ягоды, добывать огонь из деревянных дощечек и камней, которые носил с собой каждый горец. Я ощущал беспомощность и растерянность Латы, и это делало, как ни странно, меня самого сильным и упорным.
В первый же вечер на привале я развел костер, приготовил в угольях коренья и травы, которые смог отыскать, рядом положил орехи и свежие фрукты. Лата удивленно раскрыла глаза, потом захлопала в ладоши и засмеялась:
— Ты волшебник, а я то думала, мы обречены голодать…
На следующий день ей вздумалось разжечь костер самой, и я вынужден был призвать на помощь все свое терпение, пока смотрел, как она пытается зажечь от искры толстые и весьма сырые поленья. Мой желудок уже начало подводить от голода, когда, наконец, Лата, убедившись в тщетности своих попыток, отбросила в сторону камень и кресало и повернула ко мне лицо, на котором растерянное выражение глаз не гармонировало с упрямо сжатыми губами.
— Ну, помоги же, видишь, не получается, — ска зала она, тряхнув гривой спутанных черных волос.
Я подошел к ней и отложил в сторону толстые ветки:
— Учись побеждать дрова терпением, — на зидательно сказал я. Я показал ей, как собирать самые тонкие веточки и былинки, складывая их шалашиком, и взял кремни. После нескольких не удачных попыток тонкий язычок пламени лизнул сухую траву. Подбросив ветки покрупнее, я осто рожно взглянул на Лату, стараясь, чтобы в моих глазах не было тщеславного торжества, но она была апсара и могла читать мои мысли, как я — лесные следы.
Чуть поджав губы, Лата склонилась над съедобными кореньями и занялась приготовлением пищи. Потом мы молча поели и улеглись спать на подстилки из свежесобранных трав. Впрочем, на другой день она уже сама смогла развести огонь и, как мне показалось, очень этим гордилась.
Так и шли мы день за днем, останавливаясь лишь для коротких привалов. Наши одежды истрепались, камни изодрали сандалии, и моим ногам пришлось вспоминать уже почти забытую ко лючую твердость земли. С Латы постепенно схо дило обличие храмовой жрицы, отрешенной 01 земных забот. Ее боги молчали, и я старался не тревожить ее разговорами о том, что было.
В пути я рассказывал ей то, что знал о травах
Я взял апсару за руку и спокойно объяснил, что подобные чудовища представляют опасность только для муравьев, которыми питаются. В другой раз мы обнаружили небольшого питона, облюбовавшего для жизни нору дикобраза. Эта встреча уже не так потрясла Лату, а, скорее, вызвала ее доброжелательное любопытство. Моя подруга даже попыталась воплотиться в сознание питона, но не преуспела в этом, не найдя у него никакого сознания.
— Там все так скользко и холодно… бррр… — сказала Лата с брезгливостью, передернув плечами.
Мы шли через безлюдные дебри и солнечные поляны, где красно-коричневые от пыльцы пчелы в опьянении кружились над лоном цветов, а под арками из лиан павлины распускали свои дивные хвосты, качаясь в сладостной истоме. Одним словом, явления окружающей жизни доставляли нам такое количество свежих и ярких впечатлений, что потерянный нами мир богов и царей представлялся далеким сном. Кажется, мы забыли, что на свете может быть что-то более важное, чем поиск съедобных корений и выбор места для ночлега или ручья для омовения.
Я пытался уловить в сознании Латы тень сожаления о потерянных возможностях. Но, несмотря на усталость, она оставалась спокойной и жизнерадостной. Кажется, она легко и просто вместила новый образ жизни. Собирала ли она хворост, плескалась в ручье или тянулась за лесными плодами — все движения ее, все неосознанные жесты были отлиты в идеальную форму. Годы ученичества в ашраме научили ее держать мысли и движения под контролем, придали сдержанную красоту и точность каждому жесту. Когда мы шли по сосновым иглам, ее узкие ступни с ровными, словно выточенными из сандала пальцами, крепко упирались в подстилку из хвои. Глаза смотрели ясно и живо, а волосы струились на ветру, словно невесомые лоскутья ушедшей ночи.
Она лишилась всего, что месяц назад составляло смысл ее жизни. Причудливый поворот кармического пути вырвал ее из братства, отсек от живительных соков Высших полей, бросил в карликовый мир простых людей с недостойными ее заботами о пропитании и ночлеге. Я смог спасти ее жизнь, но был бессилен оградить от опасности и голода.
Так думал я, следя за ее легкой плавной походкой на каменистой тропе. А она, почувствовав мои мысли, повернулась ко мне и рассмеялась.
— Ты, Муни, так и не научился воплощаться в меня, а жаль. Это избавило бы тебя от глупых тревог и терзаний. Апсара не насыщает свою жизнь миром предметов и форм. Для меня имеет значение только поток тонких сил, рожденный му зыкой чувств и мыслей. Да и тебе, я уверена, куда больше удовольствия доставляет эта полоска тка ни на моих бедрах, чем дорогие наряды красавиц Хастинапура.