Дваждырожденные
Шрифт:
— А дальше началось совсем невероятное. Ве– ликомудрый Дрона принял царевича Дхриштадь юмну в свою обитель и обучил его ( сына врага?) искусству владеть оружием. Стал бы он это де лать, если враждовал с Друпадой? Какие-то тай ны борьбы за престол Хастинапура — не иначе! Ну да нам не понять планов патриархов. Песни чаранов ничего не проясняют.
Некоторое время панчалиец задумчиво ковырял лопатой землю, потом заговорил вновь:
Друпада, естественно, ничего своим подданным не объясняет. С Хастинапуром мы , вроде, не ссорились. Но, говорят, Друпада ликовал, отдавая Пандавам в жены свою дочь. Стал бы он так радоваться, если б не предвидел новую войну с Хастинапуром. Да и вторую свою дочь, по имени Шикхандини, он воспитал
А что, трону нужны опоры? — аккуратно спросил кто-то из нас.
Наш царь мудр, — вздохнул панчалиец, — но горожане робщут. Да и кому понравилось бы такое… Вон, смотрите!
Панчалиец указал вниз на дорогу, идущую вдоль вала.
По ней нестройной толпой двигали люди с заступами и мотыгами. Их сопровождало несколько воинов. (Копья небрежно, как дорожные посохи, брошены на плечи. Оточенные жала слепо тычутся в небо, покачивыаясь в такт шагам. Поторапливают? Охраняют? Кто поймет обычаи этих панчалийцев?)
Рабы?
По одеждам вроде вайшьи.
Да нет, ты на лица посмотри. И плетутся едва-едва. Разве свободные так ходят? Да вон, и охрана с ними.
Митра направил свои мысли в сторону ближайшего охранника, пытаясь привлечь его внимание. Не преуспел. Джанаки вежливо заметил:
— Надо быть проще.
Митра ехидно улыбнулся и, вложив два пальца в рот, издал омерзительно громкий и немелодичный свист. Подействовало сразу. Охранник остановился и задрал голову, чем-то неуловимо напоминая охотничьего пса.
— Куда, о достойнейший, направляются эти люди?
Кшатрий рассмотрел нас, насупился и некоторое время раздумывал, достоин ли Митра ответа. Затем словно нехотя сказал сквозь зубы:
Наш царь повелел всем горожанам выйти на строительство укреплений. Вот они и идут.
А зачем охрана?
На случай нападения врагов, — сказал кшатрий и почему-то очень громко и неприятно расхохотался. Те, что брели рядом с ним при этом непроизвольно ускорили шаги и втянули головы в плечи.
Мы ему не поверили. Впрочем, что толку строить домыслы, когда река жизни сама неизбежно принесет ответы. Усталые руки опять взялись за заступы и корзины. А мысли и речи потекли неспешным потоком, сопрягая опыт прожитого и познанного каждым в единый узор общего поля.
Больше всех о своей земле любил рассказывать Джанаки. Легкая, цветастая речь, и выразительные жесты красивых рук, казалось, ткали удивительную майю прямо на черном гребне вала. В слоящемся воздухе пред нами вырастали горные отроги и зеленые коннобежные равнины страны Аратты: родины бахликов, мадров, синдху, тригар-тов и гандхаров. Наши сердца начинали рваться в этот дальний край пенных потоков и неохватных зеленых елей. Временами мне казалось, что для Джанаки жизнь, оставленная где-то далеко на северо-западе, была истинной, а то, что происходило здесь, на равнинах Ганги — тягостным перерывом, майей, серым занавесом…
О возвращении на родину мечтал и Аджа. Его невыразительное, простоватое лицо деревенского парня светлело и обретало подвижность, только когда он начинал вспоминать о том, что на востоке, в Магадхе, остались поля, принадлежавшие его роду. Поля, но не люди, ибо жестокая засуха, поразившая те районы в минувшем году, привела к голоду — опустошителю деревень. Тогда же и отыскал его странствующий риши — голодного, истощенного, но злого и способного идти. Идти куда? Путь указал риши, открывший в Адже способность воспринимать брахму. Она пробудилась сама собой в момент страшного потрясения, словно отец и мать, умирающие в голодных муках, оставили сыну неистраченный
Митра, правда, утверждал, что мечом этот крестьянин никогда не овладеет. Но это было преувеличение, недостойное дваждырожденного.
Опытные кшатрии из личной охраны Панда-вов обучали нас премудростям боя. Военные упражнения, скачки на конях поначалу представлялись приятной возможностью отдохнуть от тяжелых земляных работ. Да и военные игры как-то больше соответствовали кшатрийскому достоинству. По крайней мере, так считал Митра. Я же так изматывался, что почти не различал, меч или заступ породил боль в руках и ломоту в спине. То же самое происходило и с остальными. Мы учились смиренно переносить любые лишения, понимать друг друга без слов, держаться друг за друга, как звенья одной цепи. Железные молоты реальности выковывали мое новое тело, закаляя душу. В огненном горне повседневного напряжения выгорали последние остатки гордыни и себялюбия. Новую цепь братства ковали Пандавы, сокрытые от нас высокими стенами Кампильи. Впрочем, ни я, ни Митра тогда этого не понимали.
— Здесь все как-то перепутано, — заметил Митра, вернувшись в лагерь после совместных учений с панчалийцами, — ты знаешь, что сказал мне один из кшатриев? «Меньше всего на свете мне хочется воевать». Тогда какой же он кшатрий?
Я пожал плечами:
— Вспомни, что Друпаде приходится силой гнать своих подданных на постройку стен. Они даже спасать самих себя не хотят. Где уж нам по нять их…
Джанаки осторожно заметил:
Панчала — древняя страна. Только подумай, какую карму накопил ее народ, сколько законов создал.
Вот и путаются они в этих законах… — презрительно заметил Митра. Потом тряхнул пыльной головой и весело улыбнулся. — Все равно я рад, что мы сюда попали. Только так и начинаешь чувствовать поток жизни. Новый мир, новые люди. Словно мы в игре с какими-то еще непонятными законами.
– - А у тебя нет ощущения, что играют нами? — остудил я его жизнерадостный пыл.
В один из дней к земляным воротам нашего лагеря подкатила колесница. Из нее вылез одетый в кожаные доспехи великан. Его внешность наводила на мысль о первобытной дикости: абсолютно лысая голова, глаза навыкате, блестевшие из-под нависающих надбровных дуг, выдающаяся вперед могучая челюсть. Этот человек похож был на ракшаса. По крайней мере, именно в таком обличий я представлял себе эти существа, блуждающие в ночи. Но что удивляло больше всего, так это плотный ореол тонких сил, который, подобно доспехам, окружал нашего гостя. Он был одним из нас. В его поведении, в скупых жестах и словах, с которыми он обратился к нам, чувствовалась способность повелевать.
— Приветствую вас, братья, — сказал он. — Я прислан к вам Пандавами. Меня зовут Гхатоткача, что означает «голый, как кувшин», — и он жизнерадостно похлопал себя по макушке, блестевшей на солнце.
Мы с Митрой тут же вспомнили легенды, услышанные нами от Учителя в ашраме. Ну что же, сын Бхимасены и дочери вождя дикого племени вполне соответствовал песням чаранов. Тут сказались и доброе наследие отца, самого могучего из Пандавов, и постоянная жизнь в лесу, чрезмерно развившая его мускулатуру. Когда он смеялся, а случалось это часто (люди лесов не любят отягощать себя грустными размышлениями), его толстые губы обнажали два ряда крупных белых зубов, способных, как казалось, перегрызть любую кость.