Две березы на холме
Шрифт:
Притащили Верку в дежурную комнату, а здесь печка, огонь пляшет, весело!
– Видишь, огонь!
– сказала Зульфия Вере с таким видом, будто это она была первым человеком, добывшим огонь.
– Прометей!
– в тон ей ответила Вера и ткнула пальцем в плечо, чтоб не было ошибки, кто здесь Прометей.
– Сейчас угли нагорят, картошку испечем!
– деловито сообщил «Прометей».
Мы сидели на корточках перед печкой, как перед костром, а ходить вокруг школы никому не хотелось.
– Я так боялась, девчонки, - созналась Вера, - просила сестру проводить меня хоть маленько, да она ж разве проводит…
Мы сочувственно
– Ладно, девчонки, - сказала я как могла беспечнее.
– Вы тут глядите за печкой, а я пойду пройдусь: вдруг да военрук нагрянет.
– Может, вместе?
– встала и Зульфия, половина души моей.
– Нет, здесь страшней одной, - слукавила я: мне хотелось, мне надо было пойти одной.
– И Силантий велел часовому одному ходить, - для верности добавила я.
И пошла в наш «арсенал», чтоб взять винтовку. Открыв дверь, я отшатнулась в ужасе: из темного угла светились чьи-то розовые зубы! Пасть светилась - узкая, хищно изогнутая.
– Девчата!
– заорала я, уже понимая, что это не зверь, а трещина в печке, которую мы топили; задней стенкой она выходила сюда. Сейчас, когда печь разгорелась, щель светилась, налитая розовым огнем.
Девчата прибежали, заохали.
– Вон почему штык у винтовки затлел!
– догадалась я.
Мы подбежали к длинной стойке, где в гнездах стояли наши стройные, белые винтовочки, я подержала руки у торца стойки, доходившего почти до печки: не сильно ли жарит? Но даже тепла не ощущалось.
– Ничего! Не прислонять бы только к печке никаких деревяшек.
Взяла я винтовку наперевес, как к штыковому бою, вышла на волю. Постояла на крыльце, привыкая ко тьме, вдыхая пронзительно-острый воздух. Как вкусно пахнет мороз, приправленный дымком топящейся березовыми дровами печки… Лицо, раскаленное перед открытой топкой, сначала даже не почувствовало прохлады. Мне казалось, что щеки мои, лоб и нос светятся в темноте, как та розовая пасть - раскаленная трещина в печи, - и меня можно издали увидеть. Когда до меня дошло, чего я опасаюсь, стало смешно и не страшно.
А за школой верхушки высокого сухого бурьяна торчат из сугробов, и между стеной школы и стеной сугроба - узкий проулок. Тут хорошо сделать засаду, или красться за часовым, или на заборе с той стороны сугроба схорониться, а идет часовой мимо - прыг ему на плечи! И я подняла винтовку штыком вверх. Пусть-ка прыгнут на штык!
Как же громко шуршит и хрустит под ногами снег в узком коридорчике! Смотрят на меня загадочные глаза - школьные окна. Не видно, что за ними, а оттуда меня хорошо видно. Полно! Трусиха! Знаешь ведь - там никого нет. Вот и угол, а за углом уже окно нашей дежурки. Там печка топится, там друзья. И мне стало так тепло и уютно среди холода, тьмы и предательски скрипучего снега от одной только мысли о моих товарищах - о Вере и Зульфии. Ну-ка погляжу, что там у нас делается… Я уже завернула за угол, надо мной окно дежурки. Завалина, обшитая тесом, высока, но я вскарабкалась, опираясь на винтовку. Нижняя рама оказалась на уровне подбородка. Заранее улыбаясь, я прижалась носом к холодному стеклу. И тут же пригнулась: померещилось мне, что ли?! В комнате перед печкой сидели трое! Стоя пригнувшись, чтоб не торчала в окне
Когда я вбежала в дежурку, одним духом перелетев скрипучие сени, они уже все трое хохотали.
– Что, часовой?
– заливалась Вера.
– Враг-то не дремлет!
– Ты бы сама походила там, за школой!
– начала я защищаться.
– Знаешь, как снег трещит-шумит! Ничего больше не слышишь.
– Да уж! Хрустела ты там знатно! Я думал: да кто ж это? Теленок чей, что ли, остался да бродит?
– рассказывал Степка.
– А то еще собака! Я прямиком - шасть в двери! Девчонки голоса лишились со страху! Глядят на меня и ничего сказать не могут.
– Да-а, самому бы тебе!
– всхлипывает Зульфия сквозь смех.
– У нас часовой поставлен у ворот, а тут - топот, стук, человек ворвался!
– Запросто можно штаб немецкий захватить, если один часовой!
– вдруг важно заявил Степан.
– Прям тепленькими взять!
– Умный какой! Штаб - он тебе не сам по себе стоит! Рядом и казармы! Части стоят, солдат полно…- Это Вера Степана охлаждает.
– А то без тебя не знаю!
– Степка прямо возмущен.
– Я толкую про такой случай, как сегодня. Или - разведка. «Языка» нужно уволочь. Я про то, что одного часового на такой большой дом мало! Поняла?
Степка даже запыхался от возмущения, что Вера его в непонятливости заподозрила.
– Нашему бы теляти да волка съести!
– не унималась Вера подзадоривать Степку, а он вдруг сам рассмеялся:
– И право: уж я тут и штаб захватил с тремя енералами! Один важнейше другого! Один другого больше!
А между тем печка все раскалялась. Не хотелось сидеть во тьме, и только начинал рассыпаться жар, теряя пламя, как новые полешки летели в топку и быстро занимались среди раскаленных россыпей золотых и алых угольев.
У самого края топки Степан нагреб кучку золы, смешанной с мелкими зернами жара, затолкал под золу штук семь картошек.
– Степ! А зачем ты пришел к нам? Ты ведь уже дежурил, - спросила я, глядя на его длинные темные пальцы, неловко, боязливо, короткими движениями подталкивающие картофелины поближе к жару - руки обжигало даже и на расстоянии от топки.
– Да так. Дома скучно. Дай-ка, думаю, попроведаю своих…
И я думала, что ведь правда, Степа, живущий на другом, чем мы, конце села, после уроков, наверное, совсем один. Раза два он приходил на карусель. А больше и не был. Мы и не звали.
– А ты приходи к нам когда после уроков, а?
– Не знаю… Может, когда и приду, - неопределенно, стеснительно ответил Степка. И добавил, усмехнувшись: - Опасаюсь! У вас там свои ухажеры, еще прибьют!
– Ты что!
– закричали мы с Зульфией в один голос.
– Как не стыдно тебе-то!
– Или ты не видишь, мы с ними и знаться не хотим!
– гневно, слишком гневно заявила я. Сама почувствовала: слишком!
Но ребята не обратили внимания, и Вера нас поддержала:
– От таких ухажеров бегом побежишь! Двоечники. Только и знают кривляться.