Две дамы с попугаем
Шрифт:
— Ну вот, — сказала Алка, вешая трубку, — опять мимо. Наверное, узнали, что Ирка за границей, что я проверить не смогу, на нее и сослались.
— Не знаю, не знаю, — рассеянно пробормотала Надежда. — Ты завтра на работу?
— Да, с утра до двух.
— Потом нас Валька с машиной ждет.
Поедем по тому адресу на Типанова, покараулим там. А можно я утром сама эти коробки разберу?
— Да ради Бога! Только что ты там хочешь найти?
— Сама не знаю, но не дает мне покоя одна мысль. Материала мало, общую картину составить не могу.
Алка
— Спать хочу — умираю! Завтра попугая выпусти полетать, чтобы у него гиподинамии не было.
Алка заснула мгновенно, а Надежда еще долго ворочалась и все думала, думала.
Наутро, выпроводив Алку на работу и выгнав кошку Марфу на балкон, Надежда решила заняться разборкой бумаг. Она специально хотела это сделать без Алки, потому что ее нетерпеливая подруга, конечно, выбросить бы ничего не посмела, все-таки это не ее наследство, а Петюнчика, не дала бы Надежде рассмотреть каждую бумажку, она к таким вещам относилась с пренебрежением.
Попугай Кеша, выпущенный на свободу, летать сегодня почему-то не хотел, а сидел у Надежды на плече, поэтому она чувствовала себя немножко Робинзоном Крузо.
— Ну, Кеша, приступим.
В большой коробке были словари, книги, какие-то справочники, Надежда решила, что для нее сейчас это не представляет интереса, в другом свертке, поменьше, были какие-то бумаги, черновики статей, написанные Петюнчиком. Может быть, это уже никому не нужно, ладно, он сам разберется. А это что? Письма и фотография какой-то девушки, совсем молоденькой.
Блондинка, две толстые косы через плечо.
Почерк, крупный, разборчивый: «Дорогой Петя!» Но чужие письма читать нехорошо, поэтому Надежда перевернула письмо, чтобы посмотреть подпись и дату.
«Целую и жду, твоя Марта. 1965 г.»
Надежда прикинула: в 65-м Петюнчику было семнадцать лет. Все ясно — школьная любовь. Хотя девушка-то явно не русская. И имя тоже — Марта. Почему же письма не в конверте, а так просто лежат пачкой? Надо будет у Алки подробно расспросить, где ее муж в школе учился, откуда ему могли письма приходить, только сами письма она Алке ни за что не покажет, а то скандал будет страшный. Алка ведь только притворяется, что ей все равно, а сама ревнует своего Петюнчика ужасно. Просто цирк какой-то!
Ну ладно, с этим свертком все. Надежда опять аккуратно все завернула, только письма вытащила и засунула в спальне между книгами, где над письменным столом была полка только с научной литературой Петюнчика. Уж туда-то Алка точно никогда не полезет!
Ну вот, если и в последнем свертке она не найдет ничего, что подтверждало бы ее мысль, Алка опять скажет, что она все сочиняет.
Итак, что мы тут имеем? Алкина свекровь молодая, в красивом платье в обнимку с парнем. Наверное, это и есть Алкин свекор, который в молодости погиб. Надежда вгляделась: если волосы все на голове убрать и уши оттопырить, будет немножко похож на Петюнчика, а так довольно симпатичный. И она, его мама, прямо хорошенькая, в кого же сын-то у них такой уродился? Каприз природы, но зато все в голову ушло, не зря нынешний
Господи, да он совершенно не изменился!
Вот групповая фотография где-то в деревне.
Петюнчика не узнать невозможно, еще люди какие-то, дом виден большой, красивый.
Как хотите, это не наша деревня. Уж больно чисто. Наверное, это и есть тот бабкин дом, который потом в музей перевезли.
Вот книжка старая, растрепанная вся, еще дореволюционная. Образцы вышивок, красота-то какая! Надо у Алки выпросить, выйду на пенсию, займусь вышиванием. Алка все равно вышивать не будет, у нее терпения не хватит.
— А это что же такое? — Надежда увидела самодельную маленькую картонную папочку, аккуратно развернула корочки, там лежала одна-единственная газетная вырезка. Газета была очень старая, бумага желтая. Сбоку стояла дата — ого, 1903 год!
«Ревельские ведомости», ну да, Таллин же до революции был частью России и назывался Ревель, поэтому и газета русская.
В заметке говорилось о выставке в Ревельской ратуше, где были представлены разные редкости и диковины, хранящиеся в домах знатных горожан.
«Украшением ежегодной выставки, — эти слова были обведены карандашом, — была уникальная Библия Иоганна Гутенберга, многие поколения хранящаяся как семейная реликвия, в доме баронов Юкскулей…»
Юкскули… Эта фамилия что-то Надежде напомнила.
Тут раздался звонок, влетела Алка, как всегда, взвинченная из своей школы, сразу же отправилась на кухню, поставила чайник, залезла в холодильник и уже что-то жевала, все на бегу.
— Алка, прекрати есть на ходу, сейчас будем обедать. Суп я сварить не успела, но вот рыба с гарниром.
Алка с сомнением посмотрела на кусок рыбы у себя на тарелке.
— Это что — рыба с рисом? Что Я — китаец, что ли?
— При чем тут китайцы? — возмутилась Надежда. — Рыба, запеченная под соусом «писту» с овощной подливой, а рис, чтобы не так остро было.
— Хм, я рыбу как-то не очень….
— И зря, — назидательно сказала Надежда, — рыбы надо бы побольше есть, она для мозгов очень полезна.
— На что это ты намекаешь?
— А я не намекаю, я прямо говорю — думать тебе надо было в свое время побольше, тогда, может, и муж бы никуда не делся. А теперь вот сидим и руки разводим — где его искать?
Алка обиделась, но рыбу всю съела.
После еды стали собираться на встречу с Валей Голубевым. Алка в спальне скрипнула дверцей шкафа.
— Алка! — предостерегающе крикнула Надежда. — Только никаких горошин, ни красных, ни белых.
— Да знаю, знаю, — сказала Алка, появляясь на пороге в крепдешиновом платье в крупных пунцовых розах.
Надежда потеряла дар речи.
— Алка, да ты соображаешь, что делаешь? Ведь мы же идем выслеживать этих твоих, которые тебя на дачу возили, а ты в таком виде. Ты посмотри на эти розы, ты же в этом платье, как клумба в ботаническом саду!