Две дороги
Шрифт:
— Конечно, подумайте. И когда вы дадите согласие, я доложу руководству. — Крошко встал. — Долго будете думать?
— Я вам позвоню, — неопределенно ответил Дружиловский.
Преображенец проводил его до ворот.
«Посетил Дружиловского в его агентстве «Руссина». Впечатление убогое. Удалось установить, что с ним работает только сын сенатора Бельгардта и машинистка Соловьева. Позже Дружиловский был у меня в «братстве». Он производит впечатление недоучки, каких среди русских подпоручиков военного времени было большинство и что я знаю по своему бывшему и нынешнему окружению. Однако нахально старается производить впечатление мыслящей личности, что выглядит просто смешно. Он косвенно признал свою причастность к американской фальшивке, если не сделал это из хвастовства. Сделал же он это признание без тени неловкости
О делах нашего «братства». Мне кажется, что Павлов ведет «братство» к краху. Во всяком случае, на базе Германии. Начиная дело, он прокламировал свою политическую платформу, которая сразу же получила признание и поддержку самого правого крыла политических сил Германии, поставивших своей целью возрождение Германии: национальное, военное и политическое. «Братство» тоже прокламировало национальное возрождение России. Именно поэтому такие крупные фигуры в Германии, как члены прусского ландтага граф Ревентлов, Кубе, Вулле и другие, поддерживали «братство» и морально и материально. Но Павлов не понимал, что надо будет с немцами расплачиваться. С чисто аристократической брезгливостью и легкомыслием — наши руки должны быть чистыми, мы идейные борцы — он отворачивался от практических дел, которые подтверждали бы, что «братство» — зародыш такой же будущей политической партии для России, какую задумали для Германии Ревентлов и магнаты Рура, а судя по всему, они задумали партию военного реванша, использующую национализм и обман народа как две отмычки в будущее.
Недавно Павлов встречался с Ревентловом. Возвратясь от него, он сказал: «Мы должны резко сократить наши расходы, мне кажется, что мы лишаемся немецкой поддержки». (Как я уже сообщал, немецкая часть финансов «братства» самая значительная.) Затем Павлов рассказал, что Ревентлов изложил ему принципы тех политических сил, с которыми связывается будущее Германии, и при этом выяснилось нечто новое. С целью получить поддержку держав Антанты в вопросе военного возрождения Германии эти политические силы включили в свою программу как цель — создание мощной в военном отношении Германии, способной быть не только барьером между Западом и большевистской Россией, но и выполнить миссию спасителя цивилизации от большевизма с помощью войны. Павлов заявил Ревентлову, что он не представляет себе, как можно рассчитывать на популярность в разоренной войнами России политической партии, поддерживающей подобные цели Германии, и что в конечном счете он считает свою программу для России программой мира и народного благополучия. На это Ревентлов грубо ответил: «Тогда ориентируйтесь на нейтральную Швейцарию и там ищите поддержки».
И отношение к «братству» здесь, в Германии, ощутимо ухудшилось. Совершенно не случайно в немецких газетах мелькнули сообщения о том, что активные силы русской эмиграции в Германии создали новое объединение, которое получило название «Братство русской правды» и возглавлено Орловым. Дается справка о нем, в которой сообщается, что он был в России следователем по особо важным делам царского правительства, а во время войны с большевиками возглавлял контрразведку у генерала Врангеля. Павлов откуда-то знает, что возня немцев с Орловым началась не сегодня и в ней участвовали от германского рейхстага Pay и Лизер, военный представитель Франции в Германии Лорен, от Англии — Сидней Рейли. Кроме того, к Орлову очень близок берлинский полицей-президиум в лице доктора Бартельса... В связи со всем этим нет ли смысла мне поссориться с Павловым и переориентироваться на «братство» Орлова?
Резолюция на донесении:
Передать Кейту:
1. Все связанное с Орловым надо держать под неослабным вниманием.
2. Порывать с Павловым рано, без него он окажется на мели и без хорошего прикрытия в соответствующих кругах. А как конечную цель это можно иметь в виду.
3. Дружиловского не упускайте из виду, но уже без контактов с ним.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Естественно, что автора очень интересовали донесения Кейта. Они помогали проследить извилистую жизнь и деятельность Дружиловского. Все это происходило давно, почти полвека назад, и казалось, что донесения Кейта, события, которые они отражали, и сам отважный разведчик стали уже достоянием далекой истории. Но однажды я
Пока было известно только то, что Кейт был советским разведчиком, который в двадцатые годы действовал в Прибалтийских государствах, в Польше и Германии, и что подлинное его имя Николай Николаевич Крошко. Но что это был за человек? Как сложилась его судьба? Надо искать, и казалось, что это будет делом нелегким.
Начинаю выяснять и узнаю, что Николай Николаевич Крошко жив... И даже имеются его московский адрес и телефон.
Страшно волнуясь, набираю номер. Долго не отвечают — такое ощущение, будто между длинными гудками пролетают десятилетия. Наконец ответил тихий женский голос.
— Можно Николая Николаевича?
— Николай Николаевич скончался, сегодня мы его похоронили, — ответила женщина и заплакала.
Спустя месяц снова позвонил и попросил разрешения зайти. Вскоре я уже был в скромной квартире в одном из тихих переулков Сретенки и познакомился с женой Николая Николаевича Софьей Спиридоновной и его братом Владимиром Николаевичем.
Прошу их рассказать про Николая Николаевича.
— Прежде всего скромный, прямо до болезненности скромный, — говорит Владимир Николаевич.
— Да, скромный, — тихо произносит жена.
— Для себя он никогда не жил, — рассказывал Владимир Николаевич. — Всегда себя отдавал делу. Свято любил Родину. Особо был ей благодарен за то, что оказала ему доверие, когда, по его мнению, он на это доверие имел весьма шаткие права.
В чем тут дело? Почему он свое право на доверие Родины считал шатким? Спрашивать об этом сейчас мне показалось неловким.
— Умер от рака, — продолжал Владимир Николаевич. — Болезнь тянулась долго, мучительно. Перенес две тяжкие операции, но спасти его не удалось. Болел и умирал так же мужественно, как жил. До последней минуты был в ясном сознании.
Спрашиваю, не осталось ли каких-нибудь записей, дневников, документов, относящихся к его работе за рубежом?
— Ну что вы? — отвечает Владимир Николаевич. — Даже находясь на пенсии, он никогда о той своей работе не говорил. Но когда слег уже окончательно, он несколько дней что-то писал, потом сам это запечатал и попросил отнести в Комитет госбезопасности.
Бывшие сослуживцы Николая Николаевича показали мне школьную общую тетрадь, до последней страницы заполненную карандашной записью. По почерку, то четкому, то с трудом разбираемому, было видно, когда начинал записывать и когда, теряя силы, заканчивал. Последние страницы писал явно торопясь, все чаще прибегал к сокращениям или вдруг обрывал запись: «далее — по логике...», «продолжение не существенно...», «здесь не надеюсь на память...»
Это был своеобразный конспективный обзор его жизни и работы. Впрочем, о жизни было очень мало.
«Я родился в Тамбове в ноябре 1898 года. Моя мать — крестьянка Воронежской губернии. Отец — офицер стоявшего в Тамбове кавалерийского полка. Он не имел права оформить брак с крестьянкой и, когда об этом зашла речь, предпочел оставить семью».
Вот и все о происхождении и детстве.
Сыну крестьянки, да еще незаконнорожденному, Николаю Крошко пришлось пробиваться в жизни, преодолевая громадные трудности. Он держит вне конкурса экзамен в гимназию и получает такие высокие отметки, что его в порядке исключения принимают. Семья бедствовала, нужно было работать, и пятнадцатилетний гимназист дает платные уроки нерадивым ученикам, а летом служит в железнодорожной конторе. Несмотря на это, он оканчивает гимназию с серебряной медалью. Он много читает и уже начинает задумываться об окружающем его мире. Война, разруха, поражения царской армии, распутинщина — все шло вкривь и вкось, и было страшно от неизвестности, чем все кончится.
Рядом друзья: Леонид Федоров и Федор Шпеер. Они связаны с эсерами, боготворят Савинкова, верят, что он создаст новую справедливую Россию. Николаю Крошко очень нужна была вера во что-то, и он пошел за друзьями.
Октябрьская революция на время вырвала его из эсеровского тумана. Он увлекается Плехановым, у него появились знакомые большевики, их энтузиазм заражал его, их вера была ему ближе — они создавали не какую-то непонятную Россию, а государство рабочих и крестьян. Но жил он в это время в Киеве — в 1918 году туда пришли немцы. Снова рядом оказываются его старые друзья — эсеры, которые уговорили его ехать с ними на Дон: они узнали, что там находится их кумир.
С огромным трудом добрались до стана белогвардейцев Деникина. Савинкова там не оказалось, говорили, что он пробыл здесь всего несколько дней и, не поладив с генералами, уехал.
Николай Крошко и его друзья возвращаются в Киев. В это время к украинской столице приближается Красная Армия. Буржуазия сеяла панические слухи, город был объят страхом перед «красным террором». Друзья решили бежать в Одессу. Оттуда на английском пароходе метнулись в Салоники и в конце концов оказались в Белграде. Друзья куда-то исчезли, и Николай остался один. Он работает уборщиком в ресторане, ищет возможность вернуться домой. Можно было попасть в Крым, но только в качестве врангелевского солдата, но Крошко на это не пошел.