Две головы и одна нога (пер. В.Селиванова)
Шрифт:
– Очень может быть. И впредь намерена вредить, – сказала я, обернувшись и мстительно поглядев на пирамиду в прихожей.
Итак, Либаш выявлен, можно на какое-то время оставить телефон в покое. Выходит, я как-то причастна к подозрительному бизнесу. До сих пор развивался тихо, спокойно, камерно, можно сказать, никто из журналистов не решился их задеть, у каждого жены и дети, опасно связываться. Одна я не побоялась поднять вопрос в печати, возможно, просто не представляла всей грозящей мне опасности, и в результате это я убила Елену Выстраш и стреляла в ксендза викария. Кошмарные головы меня предостерегают недвусмысленно: хватит, не то плохо кончишь, заткни глаза и уши, замолчи и затаись…
Как же, не дождетесь!
Без пяти одиннадцать зазвонил телефон. Хорошо, что я не успела
– Привет! – сказал мужской голос. – Это Анджей Боберский. Ты меня еще помнишь?
Меня прямо встряхнуло, ну как встряхивают пузырек с лекарством перед употреблением.
– Анджей! – дико заорала я. – Езус-Мария! Ты ведь сам не хотел… Это и в самом деле ты?! Откуда звонишь?
– Из Бостона. Хватит эмоций, я к старости скуповат стал, а международные телефонные переговоры очень дороги. Гжегож попросил рассказать тебе сразу все, что я знаю о Ренусе, а просьбы друзей для меня святое дело. Ты слушаешь?
– Как зверь в пуще. Чутко!
– Иреней Либаш. Уже давно поселился в Штатах, тут у него был дядюшка. Больше никаких родственников. Двадцать лет назад привез сюда из Франции Мизюню в качестве законной супруги, что меня несколько удивило, ибо Мизюня уже была законной супругой кого-то другого, ну да я не стал вникать в их матримониальные сложности. Пришло время, и весь мир заговорил о том, что прежние страны народной демократии преобразились в золотое дно для деловых людей. Тогда Ренусь опять пересек Атлантику, наверняка под воздействием Мизюни. Я бы на такой ни за что не женился, из двух зол уж скорей на тебе, так что сама понимаешь. Хотя нет, лучше повеситься. Вскоре после их отъезда умер дядюшка, человек достойный во всех отношениях, и оставил свое состояние Ренусю. Состояние хорошее: около пятнадцати миллионов в здешней валюте и три довольно солидные фирмы. Ренусь мог ничего не делая загнивать в благосостоянии или продолжать развивать бизнес. Он выбрал второе, наверняка опять под воздействием Мизюни. Я бы на такой ни за что не женился… да, я об этом уже говорил. Ведь и на имеющийся капитал поступали очень неплохие проценты.
Как я уже сказал, к моменту смерти дядюшки Ренусь пребывал в Польше, получать наследство прибыла Мизюня с его доверенностью. Здешние польские бабы утверждают, что она специально скрывает супруга, как бы его другая не соблазнила. А она скрывает, все старые связи порвала, никуда вместе не ходят. Ты уж извини, но больше нет сил сплетничать, и без того сколько мне нервов стоило все вышеизложенное узнать, чтобы тебе донести, но раз Гжегож попросил… С наследством дело чистое, по просьбе Гжегожа я все-таки факсом сообщил ему фамилии адвокатов, адреса и прочие реквизиты. А сейчас можешь что-нибудь сказать.
Не сразу смогла я воспользоваться разрешением, настолько ошеломило услышанное. Придя в себя, тепло поблагодарила:
– Спасибо тебе, Анджейка. От всего сердца благодарю.
– Пожалуй, еще подумаю, стоит ли вешаться, – с некоторым удивлением произнес Анджей и отключился.
Долгое время сидела я неподвижно, переваривая новости. Анджей исчез с горизонта более четверти века назад, мы всегда симпатизировали друг другу, это был хороший человек и прекрасный специалист, работать хотел в полную силу, а не под вечным контролем, ну и уехал. Еще когда мы вместе учились, избегал меня как чумы или какой другой заразы, что, впрочем, неудивительно, была я в юности слишком агрессивна и бестактна, и он только поеживался от моих уколов. Нет, как мужчина он мне никогда не нравился, хотя был парнем видным и полностью соответствовал моим эстетическим запросам. Не очень общительный и по натуре скрытный, Анджей пережил какую-то личную драму и вовсе замкнулся в себе, практически перестав общаться с прежними друзьями. Даже адреса своего никому не дал, и сам никому не писал. Тот факт, что теперь, когда мне так важно было получить от него сведения о Ренусе, Анджей сам позвонил мне, тронул меня безгранично. Я даже всплакнула от избытка чувств.
Плача, нежно уставилась на голову под покрывалом. Осознав, на что смотрю, вздрогнула и сразу стряхнула сентиментальный налет. О деле надо думать, а не предаваться чувствительности!
Если бы речь шла об обыкновенной бирже, я бы еще была в состоянии что-то понять и признать. Не скажу, чтобы законы, управляющие биржевой игрой, совсем уж были чужды моей душе. Знакома я была и с историей биржи, и с некоторыми махинациями и фортелями, неотделимыми от всякой нормальной биржи. Будь я богата, думаю, из присущего мне азарта сама бы поиграла на бирже. Но на нормальной. А то, что имело место в моей отчизне, было явно ненормальным явлением, противоречило элементарным и юридическим, и нравственным нормам.
Некоторые умные головы пытались разъяснить мне, профану, в чем заключаются возможности использования законодательного несовершенства нашего кодекса. Рассказали мне и о том, кто берет взятки и за что, как выгодно дать взятку в наше время и как безопасно. Я никогда не могла до конца дослушать того, что говорили умные головы, в одно ухо влетало, из другого вылетало. А зря, вот теперь очень бы пригодились познания в сфере нашего доморощенного незаконного бизнеса. Глядишь, и Либаша бы расшифровала, причем на строго документальной, можно сказать, научной основе, а то ведь сейчас только нутром чую – преступлением пахнет, а одного нутра мало.
В свое время я безоглядно бросилась на защиту благородного иподромного бизнеса, наш беспредел больно ударил по нему, можно сказать, хлестнул по блестящему конскому заду, спутал быстрые ноги, деморализовал почтенную публику на трибунах. Нет, такое я не могла терпеть, ну и вывела на чистую воду кое-кого, пропечатала по первое число, ведь злоупотребления на варшавском ипподроме превосходили всякое понятие.
Не могу припомнить, сама ли я видела или слышала от кого. На одном из конкурсов детских рисунков выделялся следующий. Нарисован был мост.
Наверное, у ребенка были способности, сразу при взгляде на рисунок каждый понимал – нарисован мост. А по мосту катился какой-то черный бесформенный клубок. На вопрос о том, что это такое, малолетний художник ответил: «Превосходит всякое понятие». Вот такой черный бесформенный клубок заслонил мне весь мир.
Мне и в голову не приходило, что, выводя на чистую воду ипподромные безобразия, я вторгаюсь в мир большого бизнеса. Постепенно из черного беспредела вынырнула чья-то фигура, вот она постепенно прояснилась, черный туман немного рассеялся. Либаш! Кажется, мои публикации нанесли его бизнесу вред, кажется, кто-то из высоких покровителей испугался и перестал прикрывать своим авторитетом юридический беспредел. Подумаешь, большое дело. Талантливый махинатор и комбинатор найдет другие ходы, нечего себя тешить.
Как всегда, пытаясь разгадать детективную загадку, попыталась встать на место преступника. Достала из холодильника банку пива, села в кресло, закурила и уставилась в окно. Поскольку в основе преступной аферы лежала Елена Выстраш, начала с нее. Итак, Елена Выстраш, моя домработница, узнала о совершенных мною преступлениях. Бред какой-то, ну где Елене разобраться в сложных махинациях большого бизнеса! Нет, наверняка я совершила что-то более простое, доступное пониманию обыкновенной девушки, далекой от деловых сфер. Итак, она узнала о моем преступлении и стала опасна для меня. Я решила ее убить, она догадалась и попыталась сбежать. Я ее поймала. Елена призналась, возможно, под пытками, что успела поделиться сведениями еще с одним человеком, некоей Иоанной Хмелевской, которая к тому же некогда успела мне напакостить сама по себе. Неизвестно, насколько Хмелевская стала опасной для меня, но надо ее тоже… убить? Нет, пожалуй, это слишком. Хмелевской надо просто заткнуть рот, заставив замолчать вредную бабу, сколько можно убивать? Значит, Хмелевскую я пока убивать не стану, просто попугаю. Что там мне Елена написала? Я все знаю, к тому же у меня что-то такое есть, но что именно, она не знает. Хорошо бы, значит, у Хмелевской отобрать это самое. Вопрос – где оно находится. Если дома, значит, ногу мне повредили случайно, ведь из-за нее я сижу дома безвылазно, им не проникнуть ко мне в квартиру, не стали бы они усложнять себе жизнь. Не сходятся концы с концами.