Две головы и одна нога

Хмелевская Иоанна

— И что?

— И поскольку эта голова меня прямо ошарашила, я ему сказала о ней. Мы вместе переложили её в сумку-холодильник. Стало жарко, я вам уже говорила, он боялся, что она испортится.

— Прикажете его разыскивать через французскую полицию?

— Избави вас Бог! Я же говорю, у него жена… Вон у вас под рукой телефон. Можете ему позвонить, он как раз на работе.

— Прошу вас, позвоните вы.

Мысленно перекрестившись, я извлекла записную книжку, полистала и набрала номер телефона Гжегожа. Нет худа без добра, хоть голос его услышу. Услышала и печально проговорила в трубку:

— Гжесь, это я. Доехала, все

в порядке, оказалось, нога прелестно сломана, гипс не нужен, но голову у меня все-таки свистнули. Я сейчас звоню из Главного управления полиции, они в голову не верят, и пан полковник очень желал бы с тобой поговорить.

Гжегож ответил не раздумывая:

— Хорошо, давай его. Ты рассказала только о катастрофе, больше ничего.

Передав полковнику трубку, я облегчённо перевела дыхание. Умница Гжесь все понял, а болтливым он никогда не был.

Полковник развёл настоящий Версаль. Правда, их разговор я слышала несколько односторонне, по репликам полковника догадываясь о том, что сказал Гжегож, но поняла: он подтвердил — голова существовала, была самой что ни на есть настоящей, хранилась у меня в багажнике, а ногу я действительно сломала и два дня просидела на холодных компрессах со льдом.

Положив трубку, полковник подумал и сказал:

— Знаете что? Я вам верю. Разумеется, вы могли предварительно согласовать показания, но какой смысл? Все это настолько глупо, что наверняка правда. А относительно катастрофы мы, конечно же, все выясним. Пока вы свободны.

Пока… Ничего себе, хорошенькое словечко. У меня реквизировали и сумку-холодильник, и ананас, на что я охотно согласилась и поспешила воспользоваться свободой.

Гжегожу я позвонила из знакомого книжного магазина. Ясное дело, он ждал моего звонка. Услышав его голос, начала без предисловий:

— Наврала я вот о чем. Ни слова о письме, могла ведь его ещё не прочитать. Ни словечка о ксёндзе в Груйце. Это самое нашла уже подъезжая к Парижу, хотела возвращаться, но тут нога подвернулась, пришлось задержаться с отъездом. Остальное — как все было в самом деле.

— Логично, — поддержал меня Гжегож, — сам бы так поступил. О полиции я сказал правду, ты поняла? Не было смысла впутывать французскую полицию и так далее. А что ты получила вместо головы?

— Свежий ананас. Потрясающий экземпляр!

— Даже остроумно, подходяще. А где…

— Или в Штутгарте, или в Болеславце, думаю, наконец научились отключать мою сирену. Впрочем, уводить машину они не собирались, им было достаточно отключить наружную сигнализацию. Менты в общем мне поверили, интересно, что станут делать. А я съезжу в Груец. Если что придёт в голову — позвони…

В Груец я отправилась немедленно.

— Да, чаще всего исповедую именно я, — так ответил на мой вопрос викарий груецкого костёла, ещё довольно молодой симпатичный мужчина, очень похожий на учителя закона Божьего в нашей начальной школе. — Но ведь фамилий исповедуемых мы не знаем. Хотя, минутку, как вы сказали? Елена Выстраш? Кажется, я слышал эту фамилию… — Викарий задумался, нахмурив брови, затем внимательно поглядел на меня. — А собственно, почему это пани интересует?

Я молча вынула письмо Елены и подала ему. Дождавшись, когда он кончил читать, сказала:

— Так вот, проше пана, извините, проше ксёндза, на эту Елену я наткнулась сразу же после столкновения машин на шоссе под Лодзью. Хорошо рассмотрела несчастную, она успела мне сказать два слова,

а вскоре после этого обнаружила в багажнике своей машины её отрубленную голову. Вернее, обнаружила уже после того, как проехала с ней пол-Европы. Вернулась в Варшаву, чтобы сдать голову в полицию, и тут выяснилось — её у меня похитили. Объясните же, ради Господа, что все это может значить? Если Елена у вас исповедывалась, а в письме она написала об этом, так поясните хотя бы… Нет, нет, я знаю, тайна исповеди — святое дело, я и не прошу вас выдать мне её, но ведь не исключено, исповедь поможет вам понять, что же произошло, и вы сочтёте возможным дать мне какие-то указания, посоветуете, как поступить.

Ксёндз в обморок не падал, восклицаний никаких не издавал, но было видно, очень встревожился. Очень долго молчал, потом не торопясь заговорил:

— Да, я вспомнил, действительно, она у меня исповедывалась. И вот теперь мертва… Вы уверены, что это была именно Елена? Пожалуйста, расскажите поподробнее, как все произошло.

Я как на духу рассказала ксёндзу викарию все. Нахмурившись, выслушал он меня, не перебивая, очень огорчился и наконец заявил:

— Разрешите, я подумаю. Боюсь, дело гораздо серьёзнее, чем я предполагал. А теперь, понимаете, мне необходимо для себя уяснить, что мне известно об исповеди этой несчастной, а что стало плодом собственных умозаключений. На собственные умозаключения тайна исповеди не распространяется. Вы разрешите пока не возвращать вам её письмо?

— Разумеется, пожалуйста.

Договорились — я через час вернусь. Этот час я просидела в машине, прогулки мне были ещё не по силам. Правда, у меня хватило такта отъехать от костёла на почтительное расстояние, чтобы не давить на психику ксёндза. Достаточно уже и того, что я впёрлась на машине прямо во двор костёла, подъехала к самому входу, что было не только неприлично, но и наверняка запрещено, не хватало ещё и после беседы с ксёндзом торчать у него под носом. Беседовали мы перед входом в костёл, потом викарий удалился в ризницу, проявив деликатность и не сделав замечания насчёт машины, но ведь выходя мог на неё наткнуться, увидеть, как я торчу в ней, не сводя взгляда с костельных врат, и счесть это психическим воздействием. Нажим на психику в любом человеке вызывает протест, а ксёндз тоже человек.

Этой своей идиотской тактичности я себе потом простить не могла…

Вторично подъехав к костёлу, я была поражена столпотворением у его входа. Стояла машина «скорой помощи» и две полицейские, двор оцепила полиция, меня тоже не пустили. Из костёла выбежали два санитара с носилками, на которых, прикрытый простыней, кто-то лежал. Вокруг меня голосили бабы, из их воплей я разобрала лишь «антихрист» и «святой человек».

Опустив в машине стекло, я громко вопросила, что случилось. Отвечать мне кинулись сразу все.

— Пани, нашего ксёндза викария убили, преступники, антихристы окаянные, нет на них грома небесного, не так давно святые мощи из костёла украли, совсем страх Божий люди потеряли, теперь вот прямо в костёле нашего викария убили, да не в костёле, а в ризнице, ну все равно в костёле, всю голову бедняге разнесли топором, да не топором, застрелили сердечного, такой золотой человек был, поискать, теперь костёл осквернили, весь кровью забрызган, такой рекой и текла до самого алтаря, наверняка хотели ограбить дом Божий, а наш викарий не побоялся богохульников, грудью на защиту бросился…