Две картины
Шрифт:
...Картина "Мир во что бы то ни стало" была завершена В. В. Верещагиным в 1900 году - на самом сгибе кровоточащих столетий. В этом полотне живописец лишил Наполеона героической позы. Он разоблачил в пресыщенном честолюбце совсем иные черты, которых боялись коснуться кисти Давида, Гро, Делароша или Мейссонье... Советский историк А. К. Лебедев писал, что "Наполеон для Верещагина не полубог, а жестокий и черствый авантюрист, возглавляющий банду погромщиков и убийц, приносящий неисчислимые бедствия русскому народу..." Культ личности Наполеона! О-о, сколько мудрейших не смогли его
***
Село Тарутино - на старой Калужской дороге - лежало в 166 верстах от Москвы; именно здесь Кутузов обратился к войскам: "Дети мои, отсюда - ни шагу назад!" Вскоре возник Тарутинский лагерь, куда стекались войска, свозились припасы и полушубки, а Тульский завод поставлял в Тарутино две тысячи ружей в неделю. Но подходили новые отряды ополченцев, и оружия не хватало. Здесь можно было видеть умудренного жизнью деда с рогатиной, которого окружали внуки и правнуки, вооруженные топорами и вилами. Возник военный город со множеством шалашей и землянок. "В этом городе, - писал Федор Глинка, - есть улицы, площади и рынки. На сих последних изобилие русских краев выставляет дары свои. Здесь можно покупать арбузы, виноград и даже ананасы, тогда как французы едят одну пареную рожь и даже конское мясо..." Сюда же, в Тарутино, казаки атамана Платова и партизаны Фигнера сгоняли пленных. Скоро их стало так много, что П. П. Коновницын (дежурный генерал при ставке Кутузова) даже бранил казаков и ополченцев:
– Куда их столько-то! На един прокорм сих сущих бездельников наша казна экие деньги бухает, яко в прорву какую...
Кутузов расположил свою главную квартиру в трех верстах от военного лагеря - в безвестной деревушке Леташевке. Главнокомандующий поселился в нищенской избе, по-стариковски радуясь, что печка здесь большая и не дымит. Генерал Коновницын жил по соседству - в овчарне без окон, лишь землю под собою присыпав соломкою (над овчарней была вывеска: "Тайная канцелярия генерального штаба"). Кутузов готовил армию к боям, терпеливо выжидая, когда Наполеон, как облопавшийся удав, выползет из Москвы с обозами награбленного добра.
Из Петербурга прибыл в Тарутино для связи князь Петр Волконский, и Кутузов гусиным пером указал ему на лавку.
– Ты посиди, князь Петр, я письмо закончу.
– Кому писать изволите?
– Помещице сих мест - Анне Никитишне Нарышкиной...
Было утро 23 сентября 1812 года. В избу шагнул взволнованный Коновницын, На аванпостах появились французы с белыми флагами и просят принять маркиза Лористона для свидания с вашей светлостью. Он письмо к вам имеет - от Наполеона.
Сразу же нагрянул сэр Роберт Вильсон, военный атташе Англии; извещенный о прибытии Лористона, он стал говорить Кутузову, что честь и достоинство русской армии не позволяют вести переговоры с противником:
– Герцог Вюртембергский, принц Ольденбургский, ближайшие родственники мудрого государя вашего, и мыслить не смеют о мире с этим корсиканским злодеем.
Кутузов в подобной опеке не нуждался.
– Милорд, обеспокойтесь заботами о чести своей армии, а русская от Вильны до Бородина достоинство воинское сберегла в святости... Избавьте меня и от подозрений своих!
Волконскому он велел ехать на аванпосты, требовать
– Лористона вряд ли устроит роль курьера, он обязательно пожелает вручить письмо лично вам... Не так ли?
– Известно, - отвечал Кутузов, - что не ради письма он и заявился... А ты, князь Петр, пошли адъютанта своего Нащокина ко мне в Леташевку с запросом, да вели ему ехать потише. Каждый день и каждый час задержки Бона-партия в Москве - к нашей выгоде и во вред и ущерб самому Бонапартию.
Волконский все понял и ускакал...
Кутузов всегда носил сюртук, но теперь ради свидания с маркизом решил облачиться в мундир со всеми регалиями. Однако эполеты его успели потускнеть от лесной сырости, а их бахрома даже почернела.
– Петрович!
– позвал он Коновницына.
– Ты, будь ласков, одолжи мне свои эполеты, они у тебя понарядней... Выйдя из избы, Кутузов сказал:
– Господа! Ежели возникнет беседа у вас с Лористоном или его свитою, прошу судачить больше о погоде и танцах-шманцах. А к вечеру весь лагерь пусть распалит костры пожарче, кашу варить сей день с мясом, музыкантам играть веселее, а солдатам петь песни самые игривые... Вот пока и все.
Очевидец вспоминал: "По всему лагерю открылась у нас иллюминация и шумное веселье... Мы уже совершенно были уверены, что наша берет и скоро погоним французов из России!"
***
Волконский сознательно потомил Лористона на аванпостах, а Нащокин не спешил гнать коня до Леташевки и обратно... Посланец Наполеона заявился в главной квартире лишь к ночи. Солдатские костры высветили полнеба, в этом зареве было что-то жуткое и зловещее, за лесом играла музыка, солдаты плясали с местными бабами, а средь веселья бродили, как неприкаянные, пленные французы и делали вид, что приезд Лористона их уже не касается. Кутузов все продумал заранее, как отличный психолог. На длинной лавке в своей избе он рассадил генералов, меж ними поместил герцога Вюртембергского, принца Ольденбургского и сэра Вильсона. В маленьком оконце зыбко дрожали отблески бивуачных костров великой российской армии.
– Прошу, маркиз, - указал Кутузов Лористону место возле стола, а сам уселся в противоположном конце.
– Всех, господа, прошу удалиться, - велел он затем генералам и таким образом избавился от принца с герцогом. Но сэр Вильсон не ушел, согласный сидеть даже за печкой, и тогда Кутузов пожелал ему очень вежливо:
– Спокойной ночи, милорд...
В избе остались двое: Лористон и Кутузов. Очевидно, пугающее зарево костров над Тарутином надоумило маркиза завести речь о московском пожаре, и он развил свое богатое красноречие, дабы доказать невиновность французов.
– Я уже стар и сед, - отвечал Кутузов, - меня давно знает народ, и посему от народа я извещен обо всем, что было в Москве тогда и что в Москве сей момент, пока мы здесь с вами беседуем. Если пожар Москвы еще можно хоть как-то объяснить небрежностью с огнем, то чем вы оправдаете действия своей артиллерии, которая прямой наводкой разбивала самые древние, самые прекрасные здания нашей столицы?..
Лористон перевел речь на пленных, благо обмен пленными всегда был удобной предпосылкой для мирных переговоров.