Две половинки райского яблока
Шрифт:
У Аррьеты прозвище Хунта. Флеминг просил никому не рассказывать. Но все, по-моему, и так знают.
Гайко – серб, кажется, или хорват, человек в себе, все время молчит, но выразительно смотрит и постоянно меняет позы, опирается о стену или дверной косяк всеми частями тела – то спиной, то плечом, то боком. Дружит с Флемингом. Они оба – демократический фланг команды, так сказать.
Клермон, оказывается, настоящий маркиз, дальний родственник господина Романо. Аррьета тоже намекала туманно на свое аристократическое происхождение. Не понимаю, почему Хунта. Очень красивая женщина, немного похожа на тебя. Но ты, Шеба, лучше.
А еще… знаешь, кого я встретила на приеме в мэрии? Ни за что не догадаешься! Держись за метлу, а то упадешь. Ах да,
…Нет, нет, я не собираюсь плакать. Разве сейчас плачут из-за любви? А вообще, даже непонятно: есть любовь в наше время или один секс? От любви – морока и сердечная боль. Жора сказал мне однажды… не помню точно… что-то вроде того, что секс всегда хорошо, но с женщиной, которую любишь, – это счастье! Не помню точно… он много чего говорил. Я думала, такие слова говорят только раз в жизни, а на самом деле он говорит это всем. Откуда я знаю? Да по одной простой причине – Жора не умеет молчать! И своей Елене, наверное, тоже говорит, какая она тонкая, удивительная, не такая, как другие. А она хохочет в ответ. Ржет как лошадь! И хлещет шампанское ведрами. И свадьба через месяц. И медовый месяц в Италии, в собственном поместье в Умбрии… Какое странное название – как мурлыканье… правда? Ни толп, ни шума, ни машин вокруг. Старый одичавший сад, старый каменный дом, увитый плющом, розы вокруг веранды, залитой утренним солнцем. Маленькая зеленая ящерица на перилах… Он обещал мне все это. Нет, не обещал, я кажется, увлеклась. Он говорил, что мне бы там понравилось… Это – обещание? Или нет?
Ладно, я знаю, что ты скажешь… Время – лучший врач, и все такое. Я знаю. Все я знаю. Послушай, я хочу спросить… а если бы тебя бросили? Ну… царь Соломон, например? Или еще кто-нибудь? Что бы ты сделала в ответ? Подсыпала яду в кубок? Отрубила голову? Высмеяла? Или закрыла глаза, вытерла слезы и осталась бы другом?
Я понимаю, тогда было другое время. Трудно требовать верности от мужчины, у которого двести жен и наложниц без числа. Ты подружилась с ним, о мудрая Шеба! Любовь проходит, к сожалению. Иногда очень быстро. Так что же мне теперь делать?
Молчишь? А что ж тут скажешь! Дурацкий вопрос. Татьяна считает, что нужно камнем в окно и гордо пройти мимо. У них в театре все на эмоциях. Прима вон выдрала пук волос у «комической старухи»: та ядовито пошутила – время идет, пора бы и таланту прорезаться. Старуха не осталась в долгу… и пошло-поехало. А вообще-то они дружат. Новый режиссер пытается создать атмосферу тепла и любви в коллективе. Он нравится Татьяне, хотя у него язва желудка. Она подкармливает его, таскает кастрюли из дома. Ну, ты же знаешь Татьяну…
Камнем в окно «Ягуара», а там Жора целуется со своей невестой и между поцелуями рассказывает ей, какая она необыкновенная. А она ржет в ответ.
Ты хочешь сказать, что если он променял меня на ржущую лошадь, то он просто дурак? Я знаю! Мы с ней не можем нравиться одному и тому же мужчине… Но, с другой стороны, Татьяна считает, что они всеядные… как правило. Так говорила одна умная девушка из американской пьесы – «всеядные шовинистические свиньи-мужчины». В твое время, Шеба, так не говорили. Женщинам в твое время просто не пришло бы в голову так сказать. Очень выразительно, правда? И сразу все понятно. Но нисколько не легче. А может, мужчины тогда были другими?
Скажи мне, пожалуйста, Шеба, почему, несмотря на то, что он меня бросил, унизил, растоптал… стоит ему позвать меня, и я все брошу и полечу к нему? Где моя человеческая гордость? И женская? Ничего не понимаю. Ни-че-го. Я все время думаю о нем. Я хватаюсь за телефонную трубку и если не звоню ему, то только из трусости. Мне кажется, он сразу же догадается, что это я. Даже если я буду молчать в трубку. Тем более, определитель номера…
…Я помню его словечки, Шеба. Он придумал мне имя… Нута! Представляешь? Нут – богиня неба
Шеба… послушай… В твое время были всякие… ну, всякие приемы, магия, чародейство, приворотные зелья, все такое. Стоило брошенной женщине пойти к магу и попросить, как неверный любовник тут же возвращался. Маг всякими травами или усилием воли возвращал неверного возлюбленного. А ты… ты умеешь?
А если умеешь, то… не могла бы сделать так, чтобы… Жора вернулся?
Шеба молчала, глядя на меня со своей обычной полуулыбкой. В глазах не черти, а как бы легкая грусть, понимание и жалость. Дымка и поволока – задумалась. Свет вдруг, мигнув раз-другой, погас, и наступила темнота. Я почувствовала мгновенный острый укол предчувствия в сердце. Анчутка вцепился когтями мне в руку и взвыл сипло. Разве кошки боятся темноты? Свет зажегся так же внезапно, как и погас…
А тем временем господин Романо, Флеминг и Клермон сидели в уютном кабинетике директора музея Марины Башкирцевой и рассматривали картину, лежавшую на письменном столе. Гайко повез Аррьету на шопинг. Картину принес муж Марины, известный в городе художник-портретист Николай Башкирцев, который собирался ее реставрировать, но все руки не доходили. Это был длинноволосый молодой человек с выпуклыми карими глазами, которого господин Романо сразу же окрестил Николо. Переводила жена художника, она же директор музея прекрасная Марина Башкирцева.
– …а кроме того, – солидно говорил Коля, – никакой художественной ценности это полотно не представляет, можете мне поверить как профессионалу. По-человечески интересно, кто этот тип, – вот и все! Какой-то не то цыган, не то индус. И женщина… тоже весьма странная, необходимо заметить. Что-то в ней… даже не знаю, как сказать… – Коля задумался на миг.
Все взглянули на Марину. Марина, запинаясь, перевела.
– Что-то в ней, я бы сказал, не то, – продолжал Коля. – Сильно не то. А что именно – не пойму. Непонятно, почему она сзади, словно в тени, хотя картина и так достаточно темная. Обычно композиция строится горкой, от более низких предметов на переднем плане к более высоким на заднем. Уж если эту женщину почему-то поместили сзади, то нужно было подставить ей скамеечку… или стул. Чтобы она стала повыше. Помните старинные фотографии – отец семейства сидит, жена стоит справа, дети за спиной. Или оба родителя сидят, а сзади, над головой – дети. Это правильно. А здесь почему-то наоборот.
Марина остановила мужа рукой и стала переводить. Возможно, переводу ее не хватало Колиной образности, но смысл она передавала точно.
– Теперь возьмите мужчину. – Коля взмахнул рукой. – Лицо у него, смотрите, – он ткнул пальцем в картину, – очень темное из-за бороды. Он просто прячется за этой бородой. А глаза очень выразительные, светлые белки. Борода и глаза, больше ничего нет. Чуть видны лоб и скулы. И головной убор необычный… похоже на чалму, но опять-таки очень неясно и лишь угадывается. Я думаю, это все-таки чалма. Чалма объясняет, почему ваша родственница называет картину «Портрет индуса». Дальше. Тут трудно разобрать… – Коля приподнимает картину так, чтобы на нее падал свет. – Трещин много, полотно хранилось, видимо, в сыром помещении. Верхний слой сильно пострадал. Откуда взялся индус – это по Марининой части, это пусть она вам объяснит. Может, в дневниках этого… масона и колдуна, чья жена утопилась в Магистерском озере, объясняется. Но читать трудно, чернила почти полностью выцвели. Я пробовал. Меня тоже зацепило в свое время, откуда тут у нас индус. Но не потянул. Поверите, просто невозможно читать. Да еще и язык старинный, всякие словечки непонятные, буквы, твердые знаки везде, яти всякие, завитушки. Тут шифровальщик нужен. – Коля откинул назад длинные волосы и уставился на господина Романо своими выпуклыми круглыми глазами.