Две реки — два рассказа
Шрифт:
Пристань Двийской Березиик вспоминается по прошлой нашей поездке. Стояли мы здесь долго, часа два: наш грузо-пассажирский пароход грузился и разгружался. Была ночь, но народу на пристань тянулось много. С нашего парохода сошла группа рабочих, приехавших по оргнабору. По низкому берегу везде лежали груды бревен.
Теперь берег чист, а возле дебаркадера устроен пляж. Но жизнь пристани стала еще интенсивнее. Стоят различные суда и баржи, работает плавучий кран, шумит землечерпалка. Подъезжают грузовики. Многолюдно на дебаркадере, не прекращается движение между пристанью и поселком. По-прежнему Двинской Березник — ворота в Важский край.
У пристани
Поселок городского типа Березник вырос на месте деревень Семеновской и Ефимовской, назван по ручью Березовка. Главная улица имени Виноградова обсажена березовой аллеей. Прежнее село Семеновское было без зелени, и аллея разрослась недавно. В сквере стоит обелиск над братской могилой матросов парохода «Дедушка», потопленного белыми, в числе погибших жена капитана и двое детей… И как в каждом городе, поселке, селе — обелиск в память павших в Отечественную войну.
Облик Березника многим схож с другими районными центрами Подвинья — асфальтовое шоссе, каменные дома среди преобладающей деревянной застройки. Особый ритм его жизни придает выполняемая им роль транзитного центра на пути между Двиной и Вагой, а все, чем славен район, — это там, на полях и лугах семи совхозов, на делянках и нижних складах десяти лесопунктов, принадлежащих трем леспромхозам, на запанях и сплоточных рейдах.
Своеобразно красива река в ночной час — вся она блестит огоньками: сверкают вереницы огней на сплоточных рейдах в Пенье, Пянде, Хетове, движутся разноцветные огоньки проходящих судов, и до позднего часа стоит над рекой рабочий гул: не красуется здесь река, а трудится.
Усть-Морж — Звоз
…На пристань Усть-Морж мы с другом прибыли в ранний сумеречный утренний час, когда до одури хочется спать, все равно где, хоть рядом с машинным отделением, все равно как, хоть сидя. А ты выходишь от машинного тепла на зябкую утреннюю свежесть с ломотой в голове и «засыпанными» сонным песком глазами.
Дебаркадер стоял в пустынном месте, под леском. На берегу, как на всех двинских пристанях, лежали ящики и бочки, пахло соленой треской. Кучка людей сидела у костра. К ним мы и подошли. Были это моржегорские мужики, работавшие здесь на разгрузке баржи. Они с любопытством нас рассматривали. Узнав, кто мы такие, подобрели и стали ласково называть нас: студенты! Мы объяснили им цель своего путешествия: в нашем списке были отмечены Моржегоры, здесь находились памятники деревянного зодчества. Мужики удивлялись: живем, мол, все время, а вот оказывается, какие вещи у нас есть, что до них люди приезжают.
Поговорили. Мужики сели на телегу, взяли и наши рюкзаки и поехали по дороге, которая и здесь называлась волоком, хотя и напрасно. Дорога была сухая, песчаная, лошадка побежала резво, мы не поспевали за ней, и один из мужиков, местный балагур и ерник Федя Елсуков, смеясь, кричал нам: «Студенты, за мной!»
Двигались не скучно. Федя Елсуков, с козлиной бородкой, щербатым ртом, пел озорные частушки, причем некоторые импровизировал на ходу. Самым молчаливым в компании был карел Ареф, он равнодушно посасывал трубку. Но ближе к деревне и он затянул непонятную протяжную песню.
Моржегорами называется целый «куст» деревень, а не
И вот снова я вижу их, поседевших, замшелых, стоящих особняком у деревенской околицы. Сейчас, конечно, никого из местных жителей не удивляет приезжий человек с фотоаппаратом: туристские тропы по Северу твердо проторены, и в Моржегоры тоже.
А само село, растянувшееся по горе на несколько километров, знакомо и незнакомо. Старых домов, таких, как стояли в Заостровье, тут и прежде не было. Здесь преобладает тип избы с «вышкой», как называют летнюю чердачную комнатку. На такой «вышке» мы и жили тогда у добрых хозяев. Но в каком доме — не вспомнить. Много в селе похожих изб, и все они теперь приукрасились: обшиты тесом и покрашены. Нет, не найти, и фамилия хозяев за давностью утерялась, но осталось чувство благодарности этим людям. С каким неподдельным радушием принимали они нас, странствующих студентов, и, догадываясь о нашем затрудненном денежном положении, потчевали нас нехитрым деревенским угощением: разваристой картошкой с грибками и чаем с сухариками.
И еще замечаю я, оглядываясь окрест, какие здесь красивые места! Широкий окоем раскрывается с Моржегор. Внизу, за неширокой луговой полосой, голубеет Двина, на реке лесистый остров, за рекой — дали лугов, полей, замыкаемые по горизонту зелеными холмами. Там, над холмами, темнеет небо, вонзаются в землю золотые иглы и долгое время спустя доносятся грозные раскаты. И с противоположной стороны, из-за леса, идут сизые тучи с белым гребнем, там тоже гремит и сверкает. Еще ослепляет солнце, и природа дышит полуденным зноем, ни ветерка, все притихло, застыло в просторной округе — на великую двинскую ширь находит гроза.
И разразилась гроза. Густые ливневые потоки скрыли дали, дождь заливал ветровое стекло попутной машины, которая оказалась так кстати. Дороги впереди почти не было видно. У сельского кладбища машина притормозила. Промокшие насквозь люди зарывали могилу. Шофер, сам не местный, но о беде знал и рассказал: трое парней поехали кататься на моторке, перевернулись, двое выплыло, а третий… Третьему было девятнадцать лет.
А ведь не злая река Северная Двина, не бурливая она, не губительная, тихая и добрая. Вот отгремела гроза, пролилась, ушла вверх по реке, и еще краше засияли речные плёсы, еще чище заголубело небо, зазеленела зелень, и привольно дышится освеженным луговым воздухом, природа покоится во влажной неге, и ликует все живое в ней. Не алчет река жертв, ласковы и приветливы ее плёсы, и, если случается несчастье, то по человеческой неосторожности или из-за нелепого ухарства…
Дебаркадер в Усть-Морже не стоит теперь пустынно. На берегу выстроились дома поселка, по дороге идут машины, под берегом стоят буксиры, плоты, готовые к отправке. И здесь река сохраняет облик лесопромышленного порта.
Тогда, помнится, уезжали мы отсюда вечером. Подвозили нас на подводе те же знакомые: пел всю дорогу частушки Федя Елсуков, достойный потомок скоморохов, посасывал неизменную трубку карел Ареф. Ехали они принимать груз с парохода, а мы — дальше вниз. И оттого, что пароход пришел в темноте, так и не увидели мы речных мест, мимо которых проплыли. А надо было их видеть!