Две реки — два рассказа
Шрифт:
Заостровье… Всегда испытываешь невольное волнение, подъезжая к знакомым, дорогим сердцу местам. Снова возвращаюсь я к воспоминаниям двадцатипятилетней давности.
…От Верхней Тоймы мы плыли вниз. Мы уже отчасти повидали и крестьянский Север, и Север промышленный, но все как-то слишком бегло, наспех, и теперь нам хотелось не спеша пожить в тихой северной деревне, хотелось приволья, беззаботных охотничьих шатаний. Пароход «Иван Каляев» неторопливо провез нас мимо тех же берегов, что сейчас везет «Индигирка». Еще издали заметили мы на фоне синей полосы леса по горизонту две гигантские ели и, только подплыв ближе, поняли, что это две шатровые церкви. Впервые в яви, среди северного пейзажа, речных далей и луговых берегов, увидели мы эти удивительные сооружения и были обрадованы, как неожиданной находке. А пароход проходил мимо
Пристань называлась Сельцо по названию села, стоящего выше по течению, там тоже виднелся шатер деревянной церкви. Ниже, за лугом, лежало село Заостровье, состоявшее из нескольких деревень, из которых та, где стояли церкви, называлась Яковлевским. Туда и держали мы путь по накатанной луговой дороге, мимо стариц и травянистых болотц, минуя луговые сырые кусты, где так пряно и остро пахло…
Вот и Сельцо — дебаркадер стоит под тем же обрывистым луговым берегом. На берегу кого-то ждет легковая машина. Вдали над селом поднялась ретрансляционная телевышка. Луг такой же широкий, просторный, по всему пространству уставленный стогами. Все так же вьется дорога мимо кустов и стариц. За речкой Нюмой на песчаном холме стоит знакомая деревня…
…Тогда село встретило нас тишиной и покоем. Два ряда высоких изб выстроились вдоль улицы. На сельской площади стояли две заколоченные деревянные церкви. Дома были добротной старой постройки, в большинстве двухэтажные, с широкими тесовыми крышами, увенчанными коньками. Это был целый архитектурный ансамбль. То, что мы видели дотоле на репродукциях, о чем читали, к чему стремились, открылось перед нами в яви. И мы стали жить в такой же, как большинство вокруг, огромной избе у одинокой бабушки…
И вот снова иду я знакомой, нет, незнакомой улицей, настолько изменился облик села. Та же широкая улица и два ряда изб, но поменялся ее вид — другие дома встали вдоль уличного порядка. Появились новые, свежесрубленные, а старые «двужирные» избы почти исчезли. И еще примечательно — деревня раскрасилась. Дома обшиты «вагонкой» и окрашены в разные цвета: синий, желтый, салатовый, наличники выбелены, прежде тесовые крыши перекрыты шифером. Единственное, что сохранилось без изменений — два прекрасных шатровых сооружения. Но присмотревшись, видишь, что изменились и они — еще больше постарели, обветшали.
Где-то на этом месте стоял дом, в котором мы жили, но я не нахожу его. Прежде почти все дома были двухэтажные, а теперь все одноэтажные, кроме одного-единственного. В нижнем этаже этого дома разместился магазин, верхний пустует. Поднимаюсь наверх по лесенке с точеными перильцами. Вроде бы все очень похоже: направо двери в горницы, налево проход на поветь — сенной сарай. Но нет, не тот это дом, похожий, а не тот. В этом доме помещался интернат, а мы жили рядом.
…Тихая и малолюдная была тогда деревня. Пять лет всего, как окончилась война, многие из северян не вернулись домой. Остались в деревне старики и вдовы с детьми. Молодежь ушла на производство. Пустынна была в вечерний час сельская улица. Мы с товарищем сидели на крылечке дома, отдыхая после походов по лугам и лесам. К нам подсаживался, окончив работу, печник Данила Синцов, перекладывавший печи в интернате, колоритный старик, точно сшедший с картин художников-передвижников…
Стою на сельской улице и не узнаю знакомых мест: как многое изменилось за двадцать пять лет!
— Вы кого-нибудь ищете? — спрашивает меня прохожий, заметив мой растерянный вид.
— Дом ищу, — отвечаю. — Стояли здесь двухэтажные избы, а теперь нет.
— А их все заново переложили, — поясняет он. — Из двух этажей один сделали.
— А коньки на крышах?
— Коньки спилили, в музей увезли.
Да, возвращаясь назад, мы попадаем не на старое, а на новое место. Ушло из жизни старое поколение, те старики и бабушки, которых застали мы, пришли новые люди, которые по-новому обстраивают жизнь. Иной стал достаток людей, иной работа. Теперь Заостровье — центр одного из крупнейших в Виноградовском районе совхозов. Не косилки с конной упряжкой, не «бабы с граблями рядами» — везде машины в лугах. Не пустующие избы-хоромы —
Сменился типаж деревенского жителя. Типичен для сегодняшней деревни механизатор, крепкий человек с обветренным лицом, обстоятельный и толковый, знающий свое дело, поспевающий и на работе, и в поделках по дому. Нынешний северный человек, где бы ни работал он — в леспромхозе или в совхозе, — живет в мире техники, но так же повсюду, на лесоповале или на покосе, его окружает привычный природный мир и щедрая и суровая природа Севера, и это накладывает особые черты на характер северян, даже тех, кто недавно стал северянином, вырабатывает в них выдержку, несуетливость, открытость, приветливость. Таковы и северянки, те, кто работают доярками, почтальонами, продавщицами, с их спокойным достоинством, трудолюбием, приветливостью. Велик Север, много разных людей встречается на пути, и слово «северянин» означает простого человека с открытой душой.
А теперь я хочу сказать о северной охоте. Потому что началась она для нас здесь, в Заостровье, и где только не продолжалась!
Были и глухие таежные речки, и охотничьи избушки, и блуждания по лесным чащам и моховым болотам, и молчаливые лесные озера, и веселые луговые поймы, и величавое северное взморье… И как-то так получалось всегда, что результат, трофей хоть и ценен и дорог, оказывался не самым главным, а главным было открытие, достижение новых, неизведанных мест, будь то затерянное в желтых мшарах озеро или избушка на безвестном ручейке. Главным было познание новых мест, познание Севера. Это был поиск, стремление, страсть, то есть это была охота. Как бы понятнее объяснить это неохотникам? Поймут ли они, что охота не просто стрельба и ловля, а всегда ожидание чудесного, ожидание и надежда. Охота — это как бы погоня за жар-птицей, за сказочным трофеем, который будет твоей наградой за бескорыстную неразделенную страсть. И еще вспоминается мне выражение древнегреческого философа Платона «охота за прекрасным». Прекрасным был для нас Север, его искали мы, настигая и теряя, порой сбиваясь с пути, но преданные своей безраздельной страсти.
Михаил Пришвин назвал одного из своих героев «охотником со своим путиком». Путик — это охотничья тропка, вдоль которой промысловик ставит ловушки на птицу и зверя. До сих пор в отдаленных районах Севера охотники имеют свои путики, свои угодья с избушкой, права на которые закреплены неписаными законами. Долгое время, путешествуя по Северу, не встречал я таких охотников, исчезают путики — там прошла железная дорога, там начались лесоразработки. И вот как-то на пароходе на Вычегде — это было еще когда по Вычегде ходили пассажирские пароходы — я встретил такого человека. Это был щупленький добродушный низкорослый мужичок. Он улыбался, бойкой скороговоркой рассказывая про свой путик. И ничем вроде бы не примечательный человек, но был он «охотником со своим путиком». Много дорог на Севере — и широких, проезжих, и узких, проселочных, и пеших лесных тропинок, и где-то среди них надо найти и свою тропу, или по-старинному, по-суземному — путик. И этот путик надо прокладывать по разной местности, с постоянными «затесами» в своей памяти. Иначе та охотничья страсть — страсть к познанию прекрасного края — останется невоплощенной, неосмысленной. Так, отправившись в путь по Двине, мы делали свои первые «зарубки», пролагали «свой путик»…
А здесь, в Заостровье, говоря опять же пришвинскими словами, «мир чудес начинался прямо за околицей».
Село расположено на широкой песчаной гряде, разделяющей двинские пойменные луга от долины протекающей здесь речки Нюмы. Двинские луга сухие, твердые, выкошенные, просторные — на сколько хватит взгляд уставленные стогами, темнеющие зарослями кустарников вокруг озерков. Нюмские луга за деревней имели иной, уединенный облик, типичный для отменных охотничьих угодий. Стоило и в самом деле выйти за околицу и недалеко пройти по дорожке, которая подводила к песчаному откосу над болотистой низиной. Отсюда она открывалась во всей своей красе. Обширная котловина была со всех сторон замкнута лесом и кустами, изумрудный ковер ее кочковатых болот с блестками мочажин рассекался прихотливо петляющей речкой. Среди болот стоял песчаный сосновый остров, окруженный речкой и впадающим в нее ручейком, — на островке этом, по народному преданию, некогда находилось чудское городище.