Две смерти Чезаре Россолимо
Шрифт:
Разумеется, я ни разу не позволил себе обернуться в сторону Кроче. Да в этом, собственно, и не было нужды: я отчетливо ощущал каждый его взгляд - первый, когда он, как бы осматривая лабораторию, невзначай останавливался на мне, второй, более откровенный, потому, что я был обращен к нему спиной и нечего было опасаться, и все последующие - почти лишенные тревоги, как у всякого человека, который при тщательном осмотре не обнаружил ничего угрожающего.
Вечером, подчиняясь многолетней привычке, мы уходили из лаборатории вдвоем - я и Кроче. По пути мы спускались в погребок Джеронимо. Витторио был непоколебимым
Я пил амонтильядо, Витторио - минеральную воду из сицилианских источников, и все было, как прежде - еще до самоубийства Чезаре или вообще до того, как он появился в лаборатории. Поднимаясь по ступенькам красного гранита, Кроче слегка придерживал меня под локоть - он делал так всегда, по дурацкой привычке безнадежных трезвенников. На тротуаре я осторожно высвободил свою руку, и в этот раз он на диво быстро отказался от своих прав опекуна.
– Умберто, - сказал Кроче, глядя перед собою, - не пора ли разделаться нам с черной кошкой?
– Пора, Витторио, - ответил я, - но зачем такой мрачный образ - черная кошка?
– Умберто, всякий здравомыслящий человек согласится, что незачем было мне переносить урну с прахом Чезаре в свой кабинет. Но факт остается фактом - урну мы нашли там, в кабинете.
– Да, - подтвердил я, - в кабинете. Мы нашли ее в кабинете.
Мне хотелось еще добавить именно МЫ, несмотря на то, что перед самым моим носом пытались захлопнуть дверь.
– Умберто, - теперь он уже не смотрел перед собою, теперь он глядел мне прямо в глаза, - я снова спрашиваю; кому понадобилась эта идиотская шутка?
Вот как - он снова пытается внушить мне, что ато была всего только шутка, притом шутка дурака!
– Не знаю, Витторио. У нас в лаборатории, пожалуй, таких нет. Может, извне?
– Извне?
– после мгновенного колебания он ухватился за эту мысль с энтузиазмом обреченного, которому вдруг вернули надежду на спасение.
– Конечно, извне, Умберто! И это "извне" называется Пизой!
Каждое слово, каждый слог он разыграл по нотам, которые прозвучали во мне до того, как он облек их в акустическую плоть. Я предвидел и мгновенное его колебание, и энтузиазм, последовавший за этим колебанием, и логический мост, связавший безликое "извне" с Пизой. Я не мог не предвидеть этого, потому что твердо уже знал: это сам он, Витторио Кроче, перенес урну в свой кабинет, перенес, чтобы остаться наедине с тем, что было некогда Чезаре Россолимо! Психологическая подоплека здесь совершенно элементарна: жертвы всегда влекут к себе своих убийц.
Где-то на задворках мозга мелькали мысли о завещании, оставленном Чезаре, о записанном на пленку его голосе - "мертвые не возвращаются", - о Пизе, на которую обратил мое внимание сам Кроче, но все это воспринималось мною как банальные антитезы ума, привыкшего противопоставлять одну версию другой. Никогда прежде я не бывал так тверд в своей уверенности, никогда
– Да, - сказал я, - да, Витторио, Пиза - это ключ, именно Пиза.
Он снова взял меня под руку, но в нынешнем его движении не было ничего от прежнего - это был естественный импульс друга, у которого возникла нужда в опоре, друга, который не сомневается в своем праве на эту опору.
Был момент, когда что-то во мне дрогнуло, когда уверенность моя, только что твердая и статичная, как застывшая лава, пошла рябью, но вдруг я увидел его губы - они были выпячены чуть-чуть больше обычного и стиснуты, как у человека, которому удалось наконец настоять на своем, - и ряби не стало.
Черт возьми, хотелось мне крикнуть ему, а на таких ролях надо бы, синьор, побольше мастерства и проницательности!
– Умберто, - произнес он задумчиво, - если возникнет надобность снова съездить в Пизу, надеюсь, вы не откажетесь.
– Разумеется, нет. Но зачем?
– Понимаете, - он заговорил шепотом, вкрадчиво, хотя ближайший от нас человек был шагах в десятидвенадцати, - я все время возвращаюсь к этим знаменитым ночным бдениям Россолимо. Не кажется ли вам, что Чезаре, несмотря на все усердие, не мог... не должен был опередить своих коллег?
– Почему?
– Почему?
– повторил он.
– Я думаю, просто потому, что Чезаре Россолимо уделял эти часы проблемам, которые не имели, - Кроче дважды оглянулся, - прямого отношения к программе нашей лаборатории.
– Не понял, Витторио, - сказал я, - еще раз, если можно.
Это была ложь: я отлично понял его мысль. Больше, я поняд, что истинные занятия Россолимо не были для него тайной и прежде, что он только ждал момента, когда исследования Чезаре дадут конкретный теоретический или практический выход и тогда Чезаре уже не будет нужен, тогда можно будет разделаться с ним.
– Я убежден... да, убежден, Прато, - продолжал он уверенно, - что у Россолимо были сподвижники в Пизе, и этим людям зачем-то понадобилось убить его.
– Не исключено, Витторио, - прежде чем согласиться, я помедлил, чтобы создать видимость раздумья, - но никаких следов насилия на теле Россолимо не обнаружили.
– Бог с вами, Умберто, вы рассуждаете, как первоклассник, - воскликнул он.
– Будто вы не знаете, что люди почти ничего не смогли добавить к способам созидания жизни, но зато бесконечно разнообразили способы ее уничтожения!
Да, подумал я, и тебе это, конечно, известно лучше, чем кому бы то ни было другому.
– Но не забывайте, Витторио, все это лишь предположения, и я, признаться, не вижу, как бы они могли стать доказательствами.
– Не видите, - пробормотал он, - не видите, и я не вижу. Но если найти тех людей в Пизе...
– Каких, Кроче? Ведь те люди - тоже предположение.
– Послушайте, - расхохотался он вдруг, - но ведь я - тоже предположение, и вы, Умберто, - предположение, и вообще, возможно, весь этот мир - всего лишь предположение!