Две стороны одной монеты

Argo

— О, это не так уж далеко. Узнаешь, когда придет время, если тебе это понадобится, — она чуть улыбается, вертя в руках пустую чашку и рассматривая чаинки. — Чарльз всегда был упрямым и поступал по-своему, пусть и уважал мои правила и решения. Возможно, с… себе подобными ему будет лучше.

— Вы говорите так, будто мы какие-то зверушки в зоопарке, — Эрик удивленно приподнимает бровь.

Он видел, как Шерон относилась к мутации сына в прошлом, но столько лет минуло, столько сил было положено, чтобы вернуть его, столько средств потрачено на помощь мутантам… И теперь вдруг оказывается, что они по разные стороны баррикад?

Несмотря на все жаркие слова, что были сказаны здесь полчаса назад?

— Не пойми меня неправильно, Эрик. Я не считаю своего сына или тебя чудовищем, — она запинается, глядя на Эрика, и добавляет, словно понимая, что он знает: — Так было когда-то. Я была до смерти напугана происходящим с моим ребенком. Но с тех пор многое случилось… Ничто не загладит моей вины перед Чарльзом. Я не удивлюсь, если он предпочтет остаться с другими мутантами, а не с матерью, которая отвергла его однажды. Он поступил с Марко жестоко, но будем честны друг с другом: Курт был действительно большим куском дерьма, как выражается ваш Логан, — у Эрика даже вытягивается лицо от удивления. Услышать такое из уст женщины вроде Шерон… — И то, что после я отправила Чарльза на лечение, было моей ошибкой. Ошибкой, которая стоила моим детям двенадцати лет жизни, потерянной молодости… Моя дочь в инвалидном кресле, а сын может никогда не прийти в себя. Я не хотела бы терять их снова, но боюсь, что мне уже нет места в их жизни.

Эрик почти физически чувствует ее боль и вину и садится рядом с ней на диван, чтобы как-то поддержать. Он не мастер в таких делах, особенно с женщинами. Их нельзя похлопать по спине или плечу и сказать: «Все будет окей, приятель, пойдем выпьем!» Эрик берет ее за руку, как и Чарльза когда-то, и заглядывает в покрасневшие глаза.

— Моя мать когда-то тоже отправила меня в лечебницу, и до восемнадцати лет я думал, что у меня шизофрения. Но я не стал ненавидеть ее, потому что знал: она хотела как лучше. Хотела защитить меня от себя самого. Чарльз знал, что вы хотели того же. И поверьте, он всегда любил вас. Он считал, что вы умерли тогда, а он не смог ничем помочь. Я не думаю, что он отвергнет вас за поступок, который вы даже лишь отчасти совершили по своей воле, — Шерон с недоумением смотрит на Эрика. — Предыдущий телепат нашел Чарльза и повлиял на вас, направил вас в клинику.

Она слегка потрясена, но не спешит отпускать себя. Ее пальцы слегка сжимают ладонь Эрика, и она награждает его легкой улыбкой.

— Спасибо тебе, Эрик. За все, что ты сделал. Твоя мать гордилась бы тобой, я знаю.

Эрик кивает и уходит к себе. Он не думает, что мать гордилась бы тем, что он убил около сотни человек, если не больше. А в несостоявшейся перспективе чуть не уничтожил треть населения планеты, избавив мир от мутантов.

Он хочет пойти в библиотеку, чтобы покопаться в бумагах. Но вместо этого разговаривает с Логаном и Алексом. Хэнк возвращается в комнату расстроенным, чуть ли ни плача.

— Она… она ушла. Сказала передать всем… прощание.

Алекс хлопает приятеля по плечу и обещает раздобыть выпивку, а Логан уверяет, что она обязательно вернется. Эрик просто кивает на несчастный взгляд Хэнка: по крайней мере, Рейвен в добром здравии, за исключением раны на боку, и может о себе позаботиться.

— Она большая девочка и справится. А через месяц-другой мы поможем ей в поисках Шоу…

Алекс возвращается с бутылкой виски, и, хотя

за окном день, никто не против выпить сейчас. А к ужину Эрик уже не стоит на ногах. Хорошо, что они пили в спальне. Так что ему не нужно, позорно шатаясь, тащиться через весь дом мимо Шерон и ее домработников…

Логан завистливо бормочет что-то, разводя их по койкам. С его регенерацией напиться затруднительно.

Уже в полусне Эрик видит, как дверь открывается и в проеме показывается девочка. Сейчас она вымыта и причесана, а на ней надето красивое платье. Она идет к его кровати с любопытством, но Логан ловит ребенка и сажает себе на плечи.

— Нечего тебе тут делать, маленькая принцесса. Все принцы уже полегли после боя с огнедышащим виски.

Она тихонько хихикает, и они уходят по коридору в другую комнату.

Эрик проваливается в кружащуюся пьянящую темноту. Ему кажется, что он летит меж звезд и галактик или каких-то космических туманностей… Мимо проносятся чужие миры, словно картинки с кинопленки. Чьи-то голоса то приближаются, то отдаляются, и ткань космоса похожа на лоскутное одеяло с дырами. Он скользит по ее швам, спотыкаясь и срывая кожу на ладонях, но боли нет. Поверхность под ним зеркальная, и Эрик видит свое отражение. Точнее, его часть, будто он — портрет, который истлел от времени.

Где-то смеется ребенок, Эрик отворачивается, теряя свою тень. Солнечный свет слепит глаза, хотя на самом деле здесь абсолютно темно и тихо, и кто-то стонет и скребет-скребет-скребет пальцами по стеклу, а может быть, дереву. Он всего лишь вышел за хлебом, а его так нещадно надули, ведь это не обещанный спектакль… Обида и ревность гложут его женское сердце, и он швыряет свои туфли в закрытую дверь и кричит на всю пустоту: «Убирайся!»

Мир кружится, будто детская карусель над кроваткой, и материнское лицо наклоняется к нему, что-то воркуя. Женщина не похожа на его мать, ведь он старик без прошлого и имени, умирающий в холодной подворотне. Жар разливается по телу, и Эрик устремляется прочь от этой предсмертной агонии…

Его рвут на части сотни чужих эмоций, голосов, жизней и смертей. Он не знает, как выбраться из этого бесконечного потока хаоса. И на ум приходит только одна, звенящая мысль: между злостью и умиротворением, Эрик…

Он ищет это чувство в череде безумства, творящегося в его горящем разуме. И вдруг выхватывает из темноты самого себя.

Ему двенадцать, и он хочет доказать врачам, что не псих.

«Не надо…»

Ему восемнадцать, и он сидит за кустарником в парке, желая помочь раненной девушке.

«Нельзя…»

Ему двадцать четыре, и он в адреналиновой агонии выпускает на свободу свою силу.

«Нет…»

Он стоит посреди серой тюремной камеры в подвале Вестчестера.

«Ты не один».

Перекошенная жизнь обретает неустойчивый баланс, когда на его стороне доски начинают появляться новые белые фигуры.

Он видит Мойру в дверном проеме в инвалидном кресле, но ее облик растворяется, оставляя перед Эриком настоящего Чарльза. Он тянет руку для рукопожатия… Эрик медлит, его разум будто застревает в пространственном киселе. Но он борется с этим странным полем изо всех сил, и, наконец, хватает Чарльза за руку. Тот выглядит ошарашенным, и Эрик изо всех сил тянет его на себя, прочь из кресла, от Шоу, стоящего за его спиной, из серого плена, из чужого тела, из собственного запертого разума…