Две тайны Аптекаря
Шрифт:
— Я не знаю, Марта. Скажу тебе больше: мы даже не целовались.
— Это как? Вас не тянет друг к другу?
— В том-то и дело, что тянет. Еще как! Меня-то уж точно. Да и его. Я же чувствую.
— А чего же тогда он тянет?
— Не знаю. Мне кажется, он не решается. Он так трепетно ко мне относится. Так на меня смотрит! Как будто влюбленный маленький мальчик.
— Послушай, но ты-то уже не маленькая девочка. Зачем тебе маленькие мальчики? Пусть и влюбленные.
— Марта, ну не всё же так просто и цинично. Может, он ценит чувства, романтику, период предвкушения…
— Он не гей?
Марта
— Нет, не думаю. — Я отогнала от себя эту мысль. — Он рассказывал мне про своих бывших девушек.
Тем временем мы пришли в раздевалку и доставали вещи из шкафчиков.
— Рассказывать он может что угодно, ты всё-таки не затягивай с этим.
— Марта! Нельзя же грести всех под одну гребенку. Для кого-то это просто, а для кого-то нужно время. Может, он просто не уверен в себе, может, у него мало опыта.
— Ну, конечно, у такого-то красавчика…
— Может, он верующий и не может ничего позволить себе до свадьбы! — выдала я последнюю версию, открыла металлическую дверцу и запустила в шкафчик руку, продолжая смотреть на Марту.
— Знаешь, тогда надо предупреждать! — возмутилась она.
Странно, но моя рука наткнулась на что-то мокрое. Решив, что на одежду перевернулась бутылка с водой, я вытащила руку и обнаружила, что она вдруг стала липкой и красной.
— Марта, — позвала я.
— Ты что, порезалась? Когда ты успела?
Марта подошла ко мне, посмотрела на мою руку, потом заглянула в шкафчик и вытащила из него одежду. Я очень удивилась, почему все мои вещи вдруг покрылись ярко-красными пятнами, и почему вдруг Марта бросила их на пол. Я всегда плохо переносила вид крови. Да что там, когда я видела кровь, то просто всегда падала в обморок.
Почему люди так любят крайности? Они хотят видеть то, чего нет, и упорствуют в этом. Они сами доводят всё до абсурда и обвиняют в происходящем кого угодно, лишь бы снять вину с себя. Предпочитают катастрофы и драмы спокойной логике.
Перейти все границы, даже не задумываясь, хотя когда-то побоялись просто задать вопрос. Почему выстрелить в висок оказывается проще, чем снять телефонную трубку? Кто понаставил внутри нас все эти капканы?
Люди не оставляют себе выбора, потому что не любят выбирать. Выбор — это решение, решение — это ответственность. Ответственности предпочитают обстоятельства. Это обстоятельства вынудили, заставили, загнали в угол. Это не я, нет, только не я. Тот, кто гордится тем, что любит риск, просто боится ответственности. Лучше пусть это будут обстоятельства, да-да, именно так.
Безвыходная ситуация. Чтобы оказаться в ней, надо так много работать, так стараться, так запутываться. И всё равно выход есть. Как правило, не там, где мы его ищем.
Как же всё перепутано. Хаос… Опять хаос… Вся беда — от него.
Часть пятнадцатая
Господин Лунц метался как загнанный зверь. Чудесная страна с мечтами и добрыми волшебниками испарилась.
— Привет, Лунц, — раздавалось в трубке. — Чем ты занят? Надеюсь, правильным делом, скребешь по сусекам? Ну, скреби, скреби, не затягивай!
— Неделя — это невозможно, — начинал задыхаться директор музея. — Это совсем мало! Ты меня просто душишь!
— Пока нет, — хохотал Шклярский. — Но если будешь тянуть, непременно начну. — И отключался.
Едва господин Лунц успевал прийти в себя и собраться с мыслями, как телефон звонил снова:
— Привет, Лунц! Угадай, с кем я? Представь, как тесен мир, я совершенно случайно встретил на бульварах твою дражайшую супругу Анну Дмитриевну. Мы с ней давно не виделись. Вот, пригласил ее в кафе, выпьем сейчас кофе с ликерами и поговорим. У нас так много общих тем, правда, Анна Дмитриевна? Да-да, вот, к примеру, автомобили. И мне, и Анне Дмитриевне очень нравятся автомобили. Особенно спортивные и особенно красные. Ты не знаешь, где такие покупают, а? Мне почему-то кажется, что знаешь. И особенно — кому покупают?..
Господин Лунц прекрасно понимал, что бывший директор блефует, но у него всё равно начинало бешено колотиться сердце.
— Я не могу найти денег, — не выдержал он после восьмого звонка.
— И чем мне тебе помочь? Тогда отдавай вещами?
— Какими вещами?
— Теми самыми, которые ты у меня украл!
— Ты знаешь, что их у меня нет! — Лунц не понимал, на кого он больше злится: на ненавистного Шклярского или на собственную глупость и алчность.
— Раз нет моих, отдавай свои.
— Ты о чем? Какие еще свои?
— Которых у тебя полный музей. Тебе же не впервой разбазаривать музейную собственность. Напомнить про кентавра?
— Откуда ты… — Господин Лунц едва сдержался. — Ну ладно. Чего ты хочешь?
— Картину, Лунц! Ты что, в самом деле такой непонятливый? Раз нет ни моих вещей, ни денег, расплачивайся картиной.
Директор музея изящных искусств тихонько застонал и опустился в мягкое кожаное кресло, которое издало глубокий выдох под его внушительным весом.
— И на что ты нацелился, Шклярский?
— Твой тон мне не нравится, Лунц. Ты как-то забываешься. Но вопрос требует уточнения, тут я с тобой согласен. Хотя ты мог бы и сам догадаться.
— Говори, — выдохнул Лунц в унисон с креслом.
— А зачем далеко ходить… — Шклярский откровенно получал удовольствие от их беседы, Лунц ясно видел перед собой его злорадную ухмылку. — Дальние залы и депозитарии меня не сильно волнуют. Тем более что по депозитариям ты сам основательно прошелся, — он не мог не напомнить еще раз, — там уже брать нечего. Значит, возьмем что поближе. А чтобы не путаться, — то, что по центру. Что там у тебя в центральном зале, Лунц? В серединке, на большой стенке? Припоминаешь?