Две тысячи журавлей
Шрифт:
В голове зазвенело, и не то между камнями перестал проникать свет солнца, не то у меня в глазах потемнело.
О, боги, помогите мне выдержать!
– Да дыши уже, дурень! – шепнул мне кто-то в ухо.
От неожиданности убрал руку, повернул голову в сторону говорившего, ударился ею о камень, от растерянности глубоко глотнул воздух.
Спустя некоторое время пришёл в себя. Ушибленная голова болела, между камнями было мокро и холодно. Ещё бы, ведь на мне одето только фундоси! До того долго не дышал, что мне даже голос какой-то примерещился!
Какое-то время сидел, дрожа
Шумно вдохнул и выдохнул.
Память, издеваясь надо мной, подкинула картины недавнего прошлого. В том числе, про рано зацветший ирис. Мне стало так грустно, как и в тот день, когда увидел у своих ног его раздавленный цветок и переломанный стебель.
Просидел в убежище несколько часов, прежде чем рискнул вылезти. К счастью, духи камней выпустили меня столь же охотно, как и прикрыли. Если б у меня было, что поднести им, непременно отблагодарил!
Солнце висело прямо надо мной. Страшно хотелось есть, но вернуться домой не осмелился. Лучше подожду до вечера и вернусь после отца. Тот не даст матери меня обидеть. Он добрый. Заботливый. Сильный. Вот только если у него будет хорошее настроение, отец начнёт рассказывать увлекательные истории о великих воинах и битвах, а я их так и не услышу. А вернусь пораньше – и мать обязательно накажет меня за святотатство и брошенную на берегу одежду, за мой побег. Эх, так и не помог ей со стиркой.
А есть хотелось. В реке около берега, почти у самых моих ног, насмешливо поблёскивала серебристыми боками большая рыба.
То ли глупость моя взыграла, то ли голод. В общем, я снял с себя фундоси, размотал и полез в воду, ловить тканью ту толстую рыбину.
На берегу вдруг мерзко засмеялись. Обернулся, сощурился, смотря на человека, отсюда казавшимся большим серо-жёлтым пятном.
– Рыбку ловишь, мальчик? – насмешливо уточнил незнакомый мне старик. – Ежели милость богов будет велика – и случится чудо, то не побрезгуешь ли ты есть добычу после этого?
Будь я на его месте, наверное, и сам бы потешался над худым, низким мальчишкой, снявшим набедренную повязку, развернувшим её и пытавшимся использовать вместо сети. О, боги, и почему людям так нравится надо мной смеяться? У меня на лбу, что ли, написано «смейтесь, пожалуйста, погромче»?!
– Знаешь, мне и самому хочется свежей рыбки, – добавил незнакомец миролюбиво. – А вода нынче холодная, брр! Давай я дам тебе мешок, а ты, когда поймаешь что-нибудь, поделишься добычей со мной?
Обычно мне не везло. И, уж тем более, с моим-то зрением, да при помощи ткани от фундоси или мешка я вряд ли что-нибудь поймаю! Но желудок ворчит, гложет меня изнутри, а домой возвращаться страшно.
Вылез
С мешком, вручённым мне смешливым путником, я полез в воду. И о чудо! С моими-то дрянными глазами да в краткий промежуток времени мне удалось поймать в мешок ту самую, наглую толстую рыбину, которая дразнила меня, блестя чешуёй! Неужели, ками наконец-то вспомнили о моём существовании?
Рыба, тяжёлая и сильная, билась в мешке, желая вырваться. Я с трудом тащил мешок по берегу. Старик, наблюдая за моими усилиями, долго хихикал.
– А ты храбрый: не побоялся такого монстра, – язвительно заметил путник, поднимая нож с песка.
Он шагнул ко мне, я – попятился. И когда он требовательно протянул свободную руку ко мне, торопливо вернул ему и его вещь, и мой улов. Он достал рыбу, отбросил мешок мне:
– Вымой его как следует!
И я послушно поплёлся выполнять приказ. Страшно перечить вооружённому, пусть и совсем уже седому. К тому же, он не похож на изнурённого крестьянина: спина прямая, голова высоко поднята, острый взгляд. Как будто он воин. А с самураями ссориться опасно.
Когда вернулся с тщательно отмытым мешком, старик уже сидел поодаль от своих вещей и нарезал кусками обезглавленную, выпотрошенную рыбью тушку. Мой живот завистливо заурчал, но попросить хотя бы маленький кусочек собственной добычи я не решился.
– Пока тебя дождёшься – с голоду загнёшься! – проворчал незнакомец. – Я едва сдержался, чтобы всю рыбину не съесть! Экий ты мерзкий мальчишка: искушаешь голодного одинокого старика! Должно быть, родители назвали тебя Черепахой!
Срываюсь на крик:
– Я не Камэ!
– Как ж тебя звать-величать, охотничек? Может, Юуки, Смелый?
Он, смеясь, назвал моё первое, самое драгоценное и любимое мной имя, как меня звала одна лишь Асахикари! У меня перехватило дыханье. С усилием произнёс:
– Я – Юки, «снег».
– А мне подумалось, что тебе больше идёт зваться Смелым, – старик задумчиво сощурился, – потом приказал: – Притащи-ка мой сосуд – и приступим к трапезе.
Неужели, он хочет со мной поделиться? Кажется, сами боги подтолкнули его к этой реке!
Мы сидели на берегу, разложив останки рыбы на широких листьях – он велел мне принести их, так как не любит, чтоб песок на зубах скрипел – и ели тоненькие кусочки, обильно поливая их соевым соусом. Добрый путник разрешил мне брать сколько захочу.